Сидели на возах, обнявшись, голова к голове, спустив за грядки ноги. Не пели, а голосили — слышно было даже в самых дальних белобоких кварталах Полтавы.
Я еду в Германию хмуруСвой век молодой коротать…
Песня слагалась вперемежку из русских и украинских слов, видно, она была создана сообща молодыми русскими и украинцами, которых постигло одно и то же горе.
Прощай же, родной городишко,И ты, дорогая семья… —
рыдал высокий девичий голос. Полицаи с белыми повязками на рукавах брели по бокам колонны, как понурые псы. Мостовая неумолчно грохотала, кричала камнем и железом.
Нам слез не забыть материнскихИ хмурые лица отцов,Которые нас провожали,Как будто живых мертвецов…
Ляля стояла словно немая. Лицо стало похоже на белый камень. Исчезла за углом дома последняя подвода, а Ляля все стояла, слушая, как песня, заполнив весь тракт, уходит в глубину города, вонзается в него, как нож.
Небо было чистое, голубое. Ласточки купались в солнечных лучах.
— Ляля, ты плачешь? — со страхом взглянула на дочь Надежда Григорьевна, хотя у нее самой глаза были полны слез. Ляля отвернулась.
— Это от солнца, ма…
Они вернулись в сад и снова взялись за лопаты. Копали мрачно и молча, как поденщицы.
Внезапно за садами, на шоссе, куда свернула колонна, затрещали выстрелы. Кто-то пронзительно закричал.
По садам уже разносился топот множества ног, треск веток. Вдруг из-за соседского сарая выскочила растрепанная девочка и ловко перепрыгнула через забор в сад Убийвовков. Запыхавшаяся, босая, она была, однако, в длинном кожушке. Грубый шерстяной платок сполз на затылок, как башлык.
Девочка взглянула на женщин, на Лялю, оглянулась и выдохнула:
— Фу-у!..
Облупленный от весеннего ветра нос оросился потом, а личико было в золотых веснушках, словно обрызганное солнцем.
Тетя Варя с несвойственной ей стремительностью метнулась к погребу, открыла двери:
— Марш сюда!
Девочка мгновенно очутилась в погребе, словно нырнула в землю. Тетя Варя заперла дверь, посмотрела в ту сторону, откуда выскочила девочка, потом остановила взгляд на Ляле и улыбнулась молодо, задорно. Ляля радостно кинулась ей на шею. В это время из-за сарая выскочил запыхавшийся грузный полицай. Он подбежал к ограде, остановился.
— Не пробегала тут девка? — крикнул он, обращаясь к женщинам в саду.
— Пробегала, — спокойно ответила тетя Варя. Ляля оторопела.
— Куда же она пробегала?
Тетя Варя махнула рукой куда-то вверх, над садами, где с криком проносились ласточки.
— Туды…
Полицай, закинув голову в небо, посмотрел, куда показала ему тетя Варя.
— Куды?
— Туды, — снова махнула она в неопределенность.
Он постоял какой-то миг, словно колеблясь, и тяжело затрусил дальше через соседские сады. Он не слышал, как вслед ему рассмеялись женщины — весело, искренне, от души.
Вечером беглянка сидела в доме Убийвовков и ужинала, рассказывала о себе.
— Подумаешь, — говорила она, — это нам не впервой. Я третий раз вот так вырываюсь. Только чемодана жалко.
— Так что же, твоя одежа пропала? — обескураженно спросила тетя Варя.
— Что я — глупая, чтобы одежду брать? Мы в чемоданы солому да кирпич кладем. Лишь бы тяжелые были. Не очень-то холуи поживятся.
— Сегодня там кого-то убили, — грустно сказала Надежда Григорьевна.
Девочка помрачнела.
— Каждый раз кого-нибудь убивают. Редко когда без этого обходится.
— И ты не боишься? — спросила Ляля, сверкая глазами.
— Страшновато, особенно первый раз, но что поделаешь?.. Лучше уж пусть убьют, чем в неволе жить!
Женщины не скрывали своего восхищения. Константин Григорьевич смерил девочку удивленным взглядом:
— Да ты чья такая?
— Людская!
— И не скажешь?
— И не скажу!
Все рассмеялись.
— А мы видели днем, как вас везли по Кобеляцкой, — сказала Ляля.
Девушка повернула маленькую головку с уложенными на затылке толстыми косами.
— Жалко было нас? — простодушно спросила она.
— И жалко, и очень, очень больно. Неужели, думаю, вот так и будут петь до самой могилы и не воспротивится никто? Простите, что я так про вас подумала.
— Прощаю, — серьезным тоном сказала девочка. — Про нас многие так думают. С песнями, мол, на каторгу идут. А мы спокойно сидим да песни поем лишь до первого крутого поворота. Сами же план имеем наперед — где и как!.. Как только садов много — шурх, и нету!.. А хлопцы сговорились ночью на станции из полицаев души вытрясти. А почему не вытрясти?.. Кто как может, так и трясет!.. Теперь все их трясут!..
Когда совсем стемнело, Ляля провела девочку садами на кобыщанскую окраину, в поле. Девочка уверяла, что ей нужно только «до поля», а там она уже сама попадет, куда захочет.
— Жарко тебе, — сказала Ляля, кивнув на расстегнутый кожух, когда они стали прощаться.
— Жарко.
А ты сними…
— Э, не сниму, — ответила девочка. — Вы бы знали, что это за кожушина!
— А что же это за кожушина?
— О… В ней такое что-то зашито… что никогда мне d ней не тяжело!.. Будто крылья имею!
Попрощавшись, девочка легко зашагала босиком через пригородные сады. «Идет, как сама весна, — подумала о ней Ляля, вслушиваясь в легкое шуршанье удаляющихся шагов. — Будто Веснянка ходит».
VI
Вернувшись домой, но еще не поднимаясь на крыльцо, Ляля вдруг остановилась и прислушалась. Где-то, словно бы за синими крутыми горами, загремело. Молодо, властными перекатами, как первый, очень далекий весенний гром.
Не помня себя, Ляля взлетела на крыльцо и вбежала в комнату.
— Вы тут сидите и ничего не слышите! — радостно закричала она. — Гремит же!..
— Что гремит?
— Фронт!
Все выбежали вслед за нею во двор. Стали прислушиваться, но никто не слыхал никакого грома. Сейчас даже Ляля не слыхала его.
— Это, Ляля, тебе просто почудилось, — сказала тетя Варя.
— Как же почудилось, если гремело наяву!.. Да еще так раскатисто, вольно!.. Словно все небо заполнило!..
— А может, это и правда уже первый гром загремел, — неуверенно сказал Константин Григорьевич, оглядывая горизонт на востоке. Но весь горизонт был усеян звездами. — Или, может, далеко где-нибудь бомбили…
— Бомбят не так, — возразила Ляля. — Я же говорю: по всему горизонту, перекатами, как-то пластично…
— В какой стороне? — спросила мать.
— Как будто там, над Мерефой, над Харьковом или даже над Богодуховом. Вот — тс-с!
Где-то, стороной, высоко шли самолеты. Прожекторы заметались по небу. Световые колонны поднимались, падали, вновь возникали уже в другом секторе неба.
— На Кременчуг, — определил Константин Григорьевич, прислушиваясь к высокому рокотанью моторов.
Вдруг Ляля схватила мать за плечо:
— Ты видишь, мама! Видишь, во-он они проплывают, как светлячки.
— Вижу… Впрочем, нет, это звезда… Ага, вижу, вижу…
Гул постепенно стих, прожекторы погасли, из конца в конец землю накрыла звездная темнота.
— Пора спать, — напомнила тетя Варя и стала подниматься по ступенькам. За ней пошел Константин Григорьевич. Мать ждала Лялю.
— Ты идешь, малышка?
— Мамочка, я еще немного подышу. Какая ночь!
Оставшись одна, Ляля снова прислушалась. Неужели действительно это обычная бомбежка? Но ведь гул раскатывался по всему горизонту!.. Интересно будет спросить завтра, не слыхал ли еще кто-нибудь из товарищей. Товарищи!.. Где сейчас Веселовский и вся группа? Где они сегодня будут ночевать? В степях ли, в лесах или оврагах… Девушка представила себе, как через несколько дней они соберутся уже всем отрядом. Осунувшийся Сапига с потемневшим от усталости лицом сядет на пень и заговорит, чеканя слова: «Нам нужна такая диверсия, чтоб потрясла город!» Сережка будет стоять удивленный, как в незнакомом царстве. А Леня? Леня, этот врожденный лесовик, совсем там расцветет… Лука Дмитриевич будет хитровато усмехаться в бороду. Ночью они выйдут к железнодорожному полотну и примутся за работу. Первый немецкий эшелон, идущий на фронт, загремит под откос с катастрофически исчезающим ревом дерева и металла. Отряд товарища Куприяна действует! Они возобновят связь с подпольным обкомом, получат указания, свяжутся с другими отрядами… Силы их будут расти с каждым днем… К ним придет отчаянная молодежь, спасаясь от мобилизации, в отряд вольются беглецы из смертельных кригсгефангенерлагерей[6]. Настанет время, когда они почувствуют себя настолько окрепшими, что ударят общими силами на Полтаву!.. Отряды народных мстителей в городе!.. Перебьют всех оккупантов и предателей, поднимут над городом красное знамя. Такое высокое, чтобы коснулось туч, чтобы видно было его всем, всем. Знамя бессмертного танкового полка! Тогда и Марко увидит его оттуда, издалека, и догадается, что это — она!
