Она фыркает от смеха.
— Это работает?
Слегка поворачиваю голову, и наши лица оказываются в нескольких дюймах друг от друга. Я запоминаю ее улыбку, потому что это такая редкая, мимолетная вещь. Все, что я говорю, это:
— Я определенно проснулся.
— Хорошо. Я только начала. — Когда она забывает остальную часть текста, то меняет тему. — Знаешь ли ты, что существует вид грибка, известный как Кордицепс однобокий, который заражает муравьев, захватывает их тела и превращает их в муравьев-зомби? Тебе стоит погуглить.
Я вздрагиваю.
— Нет, спасибо.
— Погугли, Макс. Муравей цепляется своими жвалами за листву растения, а потом умирает. Грибок вырывается из его затылка, разрастаясь в стебель, который выпускает споры, чтобы заразить других муравьев внизу.
— Господи. Я никогда не буду это гуглить. — Она делает это за меня, набирая в мобильном телефоне ужасающие картинки и тыча ими мне в лицо. — Какого черта, Элла?
— Я пытаюсь не дать тебе уснуть. Ты больше никогда не захочешь спать.
— Это точно. Можешь быть уверена в этом, — ворчу я, отмахиваясь от телефона, который все еще маячит у меня перед глазами. — Ирония в том, что я не буду спать каждую ночь, мне нечего будет делать, поэтому я буду вынужден залезать к тебе в окно. И, в свою очередь, буду мешать тебе спать.
— Знаешь, в чем еще ирония? — щебечет она. — Гиппопотомонстросескипедалофобия — это боязнь длинных слов.
Я щипаю себя за переносицу и вздыхаю, впитывая это откровение. Затем смеюсь откидывая голову на изголовье кровати. И вздрагиваю от боли.
— Где ты всего этого набралась?
Она пожимает плечами.
— Никогда не преуменьшай силу одиночества и занудства.
— Ну, теперь ты не одинока. У тебя есть я.
— Верно. О, мы могли бы заняться армрестлингом. Я тренировалась с левой рукой.
Я хихикаю.
— Нет. Мне не скучно.
— Это правда. Ты слишком раздражен, чтобы скучать прямо сейчас. — Она делает небольшое движение рукой, напоминающее импровизированный поклон. — Я буду здесь всю ночь.
Моя грудь наполняется нежным теплом, когда я делаю глубокий вдох, как будто вдыхаю воздух солнечного утра. Я бросаю на нее косой взгляд, и мой тон смягчается.
— Я очень благодарен за это.
В эту ночь я не сплю, но Элла засыпает.
Она дремлет, опустив голову на мое плечо, а ночь все сгущается, и часы тикают. Единственное, что движется, это мое сердце. Мои мышцы напряжены, но сердечные струны податливы, биение быстрое и живое. Это ощущение столь же редкое, как и ее улыбка.
Когда солнце встает над горизонтом, я отползаю от нее, осторожно приподнимаясь с матраса. Она не просыпается. Не двигается. И в этот момент похожа на ангела, спящего в лучах восходящего солнца. Я вылезаю обратно в окно в тот момент, когда первые лучи солнца проливается в ее спальню, окрашивая оранжевые стены в золотистые тона.
Прежде чем повернуться, чтобы уйти, я смотрю сквозь стекло на ее прекрасное лицо, когда она лежит, прислонившись к изголовью кровати, а ее голова слегка наклонена в ту сторону, где когда-то было мое плечо. На ее губах играет легкая улыбка, и я задаюсь вопросом, где она сейчас.
Рыбачит на Великих озерах и готовит горбушу на костре?
Наблюдает за восходом солнца с открытых полей ее собственной конной фермы?
Лежит под звездами, наблюдая за танцем северного сияния на небе?
Катается на своей любимой лошади?
Или мчится свободным галопом с ветром в волосах и солнцем на коже, ее улыбка сияет, беззаботная и яркая?
Может быть, однажды… мы сможем прокатиться верхом вместе.
Согретый этой мыслью, я возвращаюсь домой и пробираюсь через дверь во внутренний дворик, чувствуя себя полностью восстановленным.
ГЛАВА 15
ЭЛЛА
«Можешь пытаться сколько угодно, но уверяю тебя, я не пойду на «Осенний бал».
Это сказала я вчера, когда шла по школьному коридору с Бринн, пока она отчаянно пыталась убедить меня, что «Осенний бал» — это необходимая часть школьного опыта и обряд посвящения, который навсегда останется незавершенным пятном в моей памяти, если я не приму в нем участие.
Знаменитые последние слова, я полагаю.
Оказывается, я иду на «Осенний бал».
Но да будет вам известно, что я иду одна. Без пары. Никакого романтического спутника. Буквально никого, потому что я отказала единственному человеку, который меня пригласил.
Я должна поблагодарить Макса за то, что он изменил мое мнение — хотя я и не пойду с ним. И это нормально. Ему будет весело с Либби и ее маринованными свиными ножками. В конце концов, маринование — это искусство. Наверняка Либби знает много интересных фактов о пропорциях рассола и времени ферментации. Это будет незабываемый вечер.
В любом случае…
Я иду потому, что Макс оставил еще один стикер в одной из моих книг, когда заходил вчера после школы. Это уже стало чем-то вроде традиции. Прошла неделя с тех пор, как он появился у моего окна той ночью, окровавленный и разбитый, нуждающийся в побеге. Я до сих пор не знаю, почему он пришел ко мне, но, возможно, он чувствовал то же, что и я в тот день на озере. В тот день, когда мы запускали «блинчики» и чужеродный звук моего собственного смеха сливался с дуновением ветра.
Тот день, несомненно, был похож на побег.
Так что, возможно, я понимаю.
Книга, которую он оставил открытой для меня, была сборником стихов Т. С. Элиота под названием «Четыре квартета». Стихотворение называлось «Легкое головокружение», и следующий отрывок был подчеркнут:
«То, что мы называем началом, часто оказывается концом. А дойти до конца означает начать сначала. Конец — это отправная точка».
Эта цитата не имеет никакого отношения к «Осеннему балу», но что-то в ней заставило меня пересмотреть свои взгляды.
Я даже купила платье.
Сегодня после окончания занятий я поехала на велосипеде в город. Зашла в ближайший магазин и просмотрела ассортимент платьев, вооружившись беззаботностью и пятьюдесятью долларами, полученными от бабушки Ширли. Я сразу же заметила его, зажатое между двумя черными платьями на захламленной вешалке. Яркий оранжевый маяк. Огненный шар подростковых мечтаний.
Платье-футляр мандаринового цвета, ярко светилось среди моря унылых нейтральных оттенков.
Моя судьба была предрешена.
Я иду на дурацкие танцы.
Расстилаю новое платье на покрывале, разглаживаю складки и провожу кончиками пальцев по ярко-оранжевому переду. Это простое платье, без рукавов, с прямым декольте. Оно слегка облегает талию, а подол ниспадает чуть выше колен.
Когда я держу его перед собой и поворачиваюсь лицом к зеркалу, в дверь стучит мама.
— Элла?
— Входи.
Она открывает дверь и просовывает голову внутрь. Заметив, что я не дуюсь, а занимаюсь чем-то другим, она ахает и распахивает дверь шире.
— Дорогая, оно прекрасно. Ты выглядишь потрясающе.
Я корчу кислую мину. Потрясающе — такое странное слово.
— Хорошо, — отвечаю я, пожимая плечами, хотя улыбка дразнит мои губы.
— Это для «Осеннего бала»?
— Нет, для похорон. Кажется, я умерла и возродилась подростком, который посещает школьные танцы. — Я наклоняю голову и выпячиваю бедро, оценивая платье со всех сторон. — Мертвая я заслуживаю ярких проводов.
Мама никогда не ценила мой юмор. Она скрещивает руки на груди и прислоняется к дверному косяку. Ее каштановые волосы свежевыкрашены и волнами ниспадают на плечи. В них начали появляться серебристые вкрапления, которые чуть не привели ее к кризису среднего возраста в сорок пять лет. Наверное, самое время. К счастью, она работает в парикмахерской, так что теперь все в порядке с миром. Кризис отложен.
— Ты идешь с Максом? — интересуется мама.
Инстинктивно я бросаю взгляд на свою кровать — ту самую, на которой на прошлой неделе заснула, прижавшись к его плечу, как будто это было обычным делом. Мои щеки заливает румянец, и я отворачиваюсь от испытующего взгляда матери, чтобы убрать платье.
