руке.
Доктор быстро проходит к кушетке, и только сейчас я могу заметить, что только один из его глаз шевелится, второй же остаётся недвижим. Жутковато, не более. Я видела вещи, которые заставляют кровь превращаться в желе. Так что стеклянным глазом меня не удивить.
– Время? – спрашивает психо-доктор, напряженно хмуря лоб.
– Около двенадцати часов, – отвечает Закари.
О господи, сколько же времени я провела в отключке на свалке тел. Зараженные вполне могли меня сожрать, а я бы даже этого и не узнала.
Доктор отрицательно качает головой и тихо говорит:
– Слишком давно.
Закари поворачивается к доктору, я больше не могу следить за их перепалкой. Голова откидывается на кушетку, адреналин спадает, и боль возвращается.
До слуха доносится голос Закари и от его слов мне становится неловко. Он не должен так рьяно бороться за меня. Да он вообще мог не идти за мной…
– Если ты не спасёшь её, я лично прострелю тебе колени и отправлю за периметр.
Доктор и Закари смотрят друг на друга всего пару мгновений, а потом Лейзенберг говорит:
– Привяжи её, я буду выжигать. Начнем с этого.
– Что, простите? – спрашиваю я и пытаюсь сесть.
Закари не даёт мне этого сделать. Достаточно резко опускает меня на кушетку и уже в следующую секунду вокруг моей груди появляется ремень, потом на руках и ногах.
– Закари, не надо, – прошу его я.
Его лицо склоняется надо мной, на нем ничего не написано, но мой спаситель плавно убирает прядь волос с моей щеки.
– Так надо, – говорит он. – Ты будешь спать. Ничего не почувствуешь.
– А ремни…
– Это для рефлексов. Тело может повести себя странным образом.
– Что… – начинаю я и тут чувствую легкий укол в правое плечо.
Поворачиваюсь к доктору, он начинает отсчет от десяти, и на шести я уже впадаю в беспамятство.
Я не чувствую боли, сырости своей одежды и чьего-либо присутствия рядом. Но ощущаю время. Удивительно, но я каждой клеточкой своего тела чувствую минуты, которые превращаются в часы.
Что-то назойливо пищит, открываю глаза и, медленно моргая, смотрю на белый потолок. Всё двоится и кружится. Во рту сухо, как в пустыне. Губы потрескались от недостатка жидкости в организме.
Воспоминания о парковке наваливаются на меня, и я резко сажусь, прикрывая лицо руками. Что-то больно колет в изгиб правой руки. Опускаю взгляд – катетер. А тот самый надоедливый писк – это не что иное, как монитор с моими жизненными показателями.
– Всё в порядке, – произносит Рэнли.
Нахожу его взглядом. Он сидит на стуле у двери и внимательно смотрит на меня, потом подносит к губам рацию.
– Зак, приём. Это Рэнли. Она очнулась.
Убирает рацию от лица и медленно подходит ко мне. Почему он так крадётся?
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он.
– Нормально, – хрипло говорю я и тут же прочищаю горло.
Безмерно хочу пить.
Смотрю на левую руку, она вся перемотана бинтами, начиная от плеча и заканчивая кистью.
– Меня покусали, – вспоминаю я.
– Это так. Но наш чудак доктор тебя спас.
Не он меня спас, а Закари. Он уже дважды спас меня, от этого я чувствую себя последней дрянью. Чтобы он не сделал, я всё равно этого не заслуживаю.
Естественно, об этом я никому не скажу, но немного самокопания мне не повредит.
Рэнли передает мне часы на металлическом ремешке.
Принимаю их и, хмурясь, спрашиваю:
– Это зачем?
– Зак велел передать тебе, чтобы ты больше не опаздывала.
Сжимаю часы в руке. На глазах выступают слезы, но они никак не касаются странного подарка Закари и вообще моего пробуждения в целом.
– Они Волка убили, – пищу я.
Рэнли забирает часы, надевает их на мою правую руку, они оказываются немного ниже черного браслета.
– Нет. Ему сильно досталось, но он жив.
Лавина сходит с плеч, и я уже улыбаюсь сквозь слезы.
– Где он?
– В твоей комнате, но он ничего не ест уже несколько дней.
Слова Рэнли заставляют напрячься каждый сантиметр тела. Несколько дней. Это сколько? Я ведь не провалялась тут очень долго? Полковник. О боже!
– Что? Несколько дней? – с напряжением в голосе спрашиваю я.
– Да. Кажется, он не хочет есть, пока не увидит тебя, но доктор…
– Рэнли, какой сегодня день недели?
– Среда.
Спускаюсь с кровати и практически падаю, но Рэнли помогает устоять на ногах. На мне больничная пижама, и я знаю, что сзади я абсолютно нага. Гадство!
Опять я с голой жопой.
– Куда ты собралась?
Вынимаю катетер и, держась за Рэнли, шаркаю к двери.
– Мне нужно к Волку, – лгу я.
Среда, очередной разговор с полковником. Боже!
Хромаю, и Рэнли предлагает донести меня, отказываюсь и, обливаясь потом, дохожу до лифта. Поднимаюсь и выхожу в холл церкви. В этот раз на меня смотрят все. Стараюсь запахнуть пижаму, чтобы не сверкать своими прелестями. На мне нет ошметков того, в чем Закари занес меня сюда, значит меня кто-то помыл, но вот волосы грязнее некуда. Они сосульками накрывают лицо и мешают нормальному обзору.
Поднимаясь по лестнице, оседаю на втором пролёте. Я больше не могу идти. Сажусь на ступень, Рэнли присаживается напротив меня, берет мою правую ладонь в свои и, просверливая меня зелеными глазами, снова предлагает:
– Давай я тебя донесу.
– Я сама смогу.
– Не сомневаюсь, но зачем истязать себя, когда это никому не нужно?
Отвечаю Рэнли таким же пристальным взглядом и говорю чистую правду:
– Рэнли, это нужно мне. Стоило мне попасть на вашу базу, как я стала обузой для себя самой. Я перестала тренироваться. Я стала спать как хорек. Потеряла бдительность и стала полностью полагаться на вас.
– Это не плохо.
– Это ужасно. В итоге я всё равно останусь одна и не смею забывать об этом. Опасность везде, но я об этом позабыла и чуть не умерла.
Снова встаю на ноги, но успеваю заметить, как Рэнли пытается подобрать слова, но так и не находит того, что бы мне возразить. Мне этого достаточно.
Ступень за ступенью я поднимаюсь. Шаг за шагом. Всё, что сказала Рэнли, чистая правда. Я размякла и это практически лишило меня жизни. Через что бы я не прошла, какие бы потери не пережила, но я не собираюсь становиться суицидницей и терять свою жизнь по собственной глупости.
Я хочу жить, но, чтобы это осуществилось, я снова должна начать тренировки и прекратить полагаться на других. Остановившись перед дверью, победно улыбаюсь и утираю пот со лба. Колени трясутся, и теперь я ещё больше хочу пить. Поворачиваюсь к Рэнли и говорю:
– Смогла.
– Я
