«Боже, это же ужасно! — подумала она. — Словно ночной кошмар. Мистеру Эндрюсу нужно написать об этом пьесу».
Часы на каминной полке пробили семь, и Энни увидела, что мама вдруг стала как натянутая струна. Роза подняла голову, чуть склонив ее набок, как будто к чему-то прислушивалась. Она ждала, когда же звякнет щеколда на калитке, сообщая о том, что ее муж возвратился домой.
Как только отец съел свой ужин, Энни принесла чай.
— Хочешь пирожное? У меня есть твое любимое, «Баттенбург».
Кен никогда не говорил, что любит его, но стоило ей купить этот бисквит, как он мгновенно исчезал.
— Нет, спасибо, — проворчал отец.
Он развернулся вместе со стулом к камину, открыл газету «Дейли экспресс» и стал читать.
Часы пробили полвосьмого. Если она в скором времени не уйдет из дома, то опоздает на встречу с Сильвией, — Энни вдруг поняла, что забыла снять школьную форму. Она нерешительно стояла посреди комнаты, понимая, что надо пойти наверх и переодеться, однако билеты, казалось, уже прожгли дырку в ее кармане. «Я спрошу сию же минуту», — решила она.
Энни села, сделала глубокий вдох и тихонько заговорила заметно дрожащим голосом:
— Я купила билеты на школьный спектакль. Они стоят всего девять пенсов. Я буду исполнять главную роль. Пожалуйста, приходите!
Ответа не последовало, и Энни показалось, что ее слова повисли в воздухе. Однако мама ее услышала, Энни знала это наверняка. Ее тело вдруг съежилось. Ссутулив плечи, Роза скрестила руки на груди и уставилась на свои плотно сжатые колени. Отец оторвался от газеты, однако вместо того, чтобы взглянуть на дочь, вперился взглядом в экран телевизора, на котором действующие лица безмолвно говорили друг с другом. Затем он отрицательно покачал головой, обращаясь, однако, не к Энни, а все к тому же телевизионному экрану, хотя она прекрасно поняла, что это было адресовано ей.
Ну вот и все. Они не придут.
О боже! Охваченная неконтролируемой яростью, доселе ей совершенно неведомой, Энни вынула билеты из кармана и швырнула их в огонь. Она видела, как они съежились, став коричневыми, и загорелись, а когда их поглотили голубые дрожащие языки пламени, вдруг почувствовала, как похожий огонь стал разгораться и в ее сердце. Девушка возненавидела своих родителей, особенно мать. Кто знает, возможно, отец и пошел бы, если бы не она.
Плотина прорвалась.
— Почему вы не оставили нас у тетушки Дот? — кричала Энни. — Вы не имеете права называться родителями, ни один из вас!
Отец по-прежнему смотрел в экран телевизора. Он даже не взглянул в сторону Энни. «Если он включит звук телевизора, я его ударю», — поклялась она.
— Почему же вы не слушаете меня? — Она вдруг заплакала. — Я ваша дочь. Я Энни. Вы разве не видите, что я здесь?
Она должна достучаться до них! Должна сказать нечто такое, что задело бы их за живое, подтолкнуло к разговору.
— В прошлом году Мари сделала аборт. Мари — это ваша вторая дочь, если вы вдруг запамятовали. С ней случилось горе, потому что она искала кого-то, кто мог бы полюбить ее. А когда у меня начались месячные, я подумала, что умираю! Потому-то я и провалила тогда экзамен.
Энни вспомнила матерей, которые ожидали ребятишек возле школы, чтобы забрать их домой, потому что на улице шел дождь, вспомнила о спортивных соревнованиях и праздничных мероприятиях, о которых даже не удосужилась сказать своим родителям, поскольку знала, что они все равно не придут, а еще выступление-пантомиму. Но больше всего Энни печалилась о том, что так и не смогла, свернувшись калачиком, посидеть на родительских коленках и не почувствовала прикосновения их нежных рук, когда так сильно в этом нуждалась. Энни хотела объяснить матери и отцу не покидавшую ее сердце тоску о потерянном детстве. Однако ей, вероятно, не хватало для этого ума и опыта, поскольку она не смогла придумать, как выразить словами то, как сильно ей недоставало их любви. Вместо этого она встала и принялась ходить взад-вперед, размахивая руками, и все, что выплеснулось наружу, представляло собой поток горечи и отчаяния, взрыв чувств, о существовании которых она даже не догадывалась, просто не могла себе представить. Все это накапливалось в ней годами, а возможно, и на протяжении всей ее жизни.
— Я ненавижу вас. Обоих! — в конце концов закричала Энни, глядя на родителей.
И снова тишина. О, если бы они только заговорили! Если бы сказали хоть что-то в ответ. Почему же они, по крайней мере, не стали извиняться или защищаться?
Мама продолжала сидеть, крепко зажмурившись, словно отгородившись от всего мира. Теперь Энни обратилась непосредственно к ней.
— Я видела, как ты ходила в кинотеатр «Одеон», — жестко сказала она. — С тобой все в порядке, ведь так? Все это притворство. Ты всего лишь мстишь моему отцу, потому что он был с другой женщиной в ту ночь, когда погиб Джонни. Ты разрушила его жизнь, а заодно и нашу с Мари, лишь потому, что всецело охвачена этой чертовой местью! — Наклонившись, она стала трясти мать за плечи. — Ты слышишь меня, мама?
— Не надо, — сказал отец. — Не надо.
Энни гневно посмотрела на него, собираясь было продолжить обличительную речь, однако внезапно ее слова комком застряли в горле. О боже, его лицо! Почему же она раньше не замечала, каким оно стало серым? Папина кожа, напоминающая резину, вся покрылась глубокими морщинами, а его запавших глаз было практически не видно в темноте. Вмиг очнувшись, Энни вдруг поняла, что он очень болен, что он умирает. И ей показалось, что она ощутила запах болезни, этот приторный, отвратительный дух разлагающейся плоти, который исходил откуда-то из глубины его естества.
Развернувшись на каблуках, Энни молча вышла из комнаты. Она схватила свое габардиновое пальто с вешалки в холле и покинула дом, торопливо направившись в молодежный клуб. Внезапно налетел порыв злого ветра, и она засунула руки в карманы, потому что забыла дома перчатки.
— Где ты, скажи на милость, так долго пропадала? — рассерженно спросила Сильвия, когда Энни вошла в здание неподалеку от церкви.
— Давай пройдемся, — резко предложила Энни.
— Пройдемся? — Сильвия выглядела испуганной. — Боже, Энни, с тобой все в порядке? Ты до сих пор не переоделась, а твое лицо бледное как полотно.
— Ну же! — Энни решительно направилась к двери.
— Я иду!
Энни прошла уже полпути, спускаясь по улице, к тому времени, как Сильвия догнала ее, все еще пытаясь попасть в рукава своего замшевого пальто.
— А куда мы идем?
— Да никуда. Просто так.
— Случилось что-то ужасное, правда?
Энни кивнула.
