— Господин Шинья тебе поможет, а потом сможешь уйти, если захочешь! Это была суть, самое важное, что я мог узнать. Это была благая весть, подавившая все сомнения, наполнившая меня темным, опьяняющим вином.
— Она умрет? — спросил Франц без всякого перехода, вернув меня к действительности. — Твоя жена?
— Кто же еще? — прорычал он в ответ, оскалив желтые зубы.
— Сколько ей лет?
— Пятьдесят три.
— Она совсем не старая.
— Это с какой стороны посмотреть. Не так уж она и молода.
— Да, но многие доживают и до семидесяти, и даже до восьмидесяти лет.
— Гм! Но большинство умирает раньше.
— Врач может ей помочь, — попытался возразить я.
— Ты врач. Ты можешь ей помочь?
— Нет. Я не могу взять у нее кровь. Но ей надо исследовать кровь! (Как будто это что-то могло изменить!)
Он налил себе еще и выпил. Оконное стекло звенело от ветра. Я смотрел на лампу, на хлопья сажи, вылетавшие из ее горловины. Франц, помолчав, произнес:
— Кто бы мог подумать…
Это относилось не ко мне. Скорее, ко всему страшному и непонятному в этой жизни. Я же молчал и думал о свалившемся на меня счастье — пережить зиму у господина Шиньи.
Никогда, до самой смерти, не забуду я следующую ночь.
Сквозь ветер и снег, в кромешной тьме Франц отвел меня к сыну своего свояка, молодому пастуху. Он жил в маленьком, скудно обставленном домике рядом с хлевом, к которому примыкал загон для скота. Из-за темноты я не могу припомнить все детали местности в момент нашего прихода, но я очень отчетливо помню впечатление, которое произвела на меня темная масса животных, когда мы закрыли за собой ворота двора и пошли к дому. Огромный, живой организм стада лежал в ночи — в ограде, но свободный. Это было единство, слияние, одна порода: я не мог различить баранов и овец, валухов и производителей, все слилось в одну неразличимую массу, терпеливо шевелящуюся в ночи. Здесь было не меньше сотни голов.
В доме оказалось неожиданно очень уютно. В комнате стояли два топчана. Они стояли напротив друг друга — вдоль правой и левой стены, если смотреть от двери. На фоне темного окна выделялся косой оконный переплет.
Под окном стоял стол. Стол из неоструганных досок стоял криво, но прочно. Думаю, целая рота могла бы отбить себе кулаки об этот стол! На вбитом в стену гвозде висела чадящая лампа, настолько тусклая, что едва освещала помещение. Воздух был спертым, пропитанным запахами скотного двора, — между топчанами, на которых расположились я и пастух, лежали две овцы с ягнятами. Лохматые мамаши никли к нам. Они обе окотились сегодня днем. Ягнята тыкались мордочками в животы овец. Эта сцена произвела на меня неизгладимое впечатление. У пастуха был неправдоподобно длинный нос. Я видел его в профиль, так как парень лежал на спине. Если бы нос был короче, то картина, пожалуй, была бы неполной. Картина была поистине буколическая. Своего апогея она достигла, когда пастух принялся издавать своим носом невероятную мелодию, при этом нос его шевелился в такт, как одиннадцатый палец. Я лежал на боку, глядя на это замечательное представление. Сентиментальная простота этой жизни поразила меня. Я действительно был растроган этой деревенской картинкой и засыпал с чувством умиления. Какие же мы, люди, подчас забавные создания! Но очень скоро мне пришлось столкнуться и с обратной стороной медали этой деревенской простоты. Среди ночи я проснулся от ужасной боли, которую причинили мне укусы целого полчища клопов. Весь искусанный с головы до ног, я проснулся и сел, изрыгая ругательства. Меня не раз в жизни кусали клопы, но такого нашествия мне не приходилось переживать за всю мою жизнь! Пастух сонно спросил со своего топчана, что случилось, но по моему поведению сразу все понял и без моего ответа. Я чесался как полоумный, срывая с себя лохмотья. Пастух зажег лампу и посветил мне. Клопы бросились врассыпную прятаться по щелям. Я попросил пастуха не тушить лампу. Он без возражений выполнил мою просьбу и при этом от души расхохотался. Да, этот человек смеялся надо мной и моим несчастьем! Смеялся он по-доброму; сам он был нечувствителен к таким пустякам. Я же, как воплощение горя, всю ночь просидел на деревянном топчане, поджав ноги, и неистово чесался. Все тело нестерпимо зудело и свербело, я не мог найти покоя. Очевидно, на меня напали клопы какой-то особой породы, злобные, как цепные псы. Я чувствовал себя так, словно меня изнутри надули, как воздушный шарик, я весь покрылся волдырями. Как же я был счастлив, когда эта проклятая ночь наконец кончилась! Прощание было скорым и ранним. Веселый пастух дал мне с собой кусок хлеба и сунул в карман пару луковиц. Вперед! Я пошел к месту назначения. Моей целью была незаметная лесопилка на речке Путна, затерянная между белыми вершинами гор.
Этот пастух стащил у меня 10 тысяч лей! Это были припасенные на черный день деньги, вырученные торговлей ворованными деталями бочек во время работы на лесной делянке. Пропажу я обнаружил только на следующий день! Да, я еще плохо разбираюсь в людях. Всегда узнаешь что-нибудь новенькое. Непонятное должно становиться понятным. Во мне тоже дремали способности, о которых я не подозревал. Разве я сам добыл эти деньги честным путем?
Начинался ясный погожий день.
Ветра не было, и солнце одарило синеву неба своим жарким поцелуем. Пружинисто, едва не вприпрыжку, шел я по дороге, которую так хорошо описал мне Франц. Клоповый яд перестал действовать. Кожа снова стала гладкой, припухлости на лице прошли без следа, и я не испытывал ни малейшего желания почесаться. И вообще чувствовал я себя на удивление хорошо! Солнце слепило глаза, отражаясь от девственной белизны снега. Меня затопило чувство ничем не сдерживаемой любви! Мне было тепло, а ведь день только начался. Я снял кэтчулэ и пошел дальше с непокрытой головой. Я посылал небу воздушные поцелуи. Вольность леса и гор окружила меня, где-то недалеко находилась и моя цель, к которой я стремился всей душой, — деревянная мельница на Путне и лесопилка — мой приют, мое убежище от зимних невзгод и бедствий. Пока все шло по плану. В такой погожий, ясный, просто золотой день со мной не могло случиться ничего плохого. Около полудня я должен добраться до убогого кабачка в глуши, где обычно собирается всякая шваль — так сказал мне Франц. «Проходи мимо и поторапливайся, не вздумай там задержаться», — наставлял он меня. Потом я должен буду увидеть полуразрушенную водяную мельницу. Мельница не работает. К ней ведет узкая тропинка. «Иди по ней», — сказал мне Франц. Наступил полдень, и я действительно услышал лай собак и увидел кабак, больше похожий на разбойничий притон. Должно быть, здесь замышлялись злодейства! Кабак отбрасывал на снег длинную темную тень. Я обогнул кабак десятой дорогой, потом после мельницы свернул налево. Все шло как по писаному. Правда, иногда тропинка оказывалась под снегом, и я не сразу понимал, куда мне идти дальше. Я шел по лесу практически без дороги, но ориентировался по колеям. За время скитаний я стал более наблюдательным, и моя уверенность в этот день меня не подвела. Снег прочерчивали многочисленные, обрамленные льдом роднички и ручейки, вытекавшие, видимо, из Путны, горной речки, на которой стоит лесопилка. Эти ручейки были предвестниками. Франц, конечно, предупредил меня, что идти придется долго — весь день, но желание попасть к цели было так сильно! Я почти бежал вперед, не думая об отдыхе. Путна! Путна, где ты? Я начал сходить с ума, как и всегда, когда надолго оставался один. Иногда я перепрыгивал через небольшие водопады, хотя вполне мог бы перейти через них по перекинутым бревнам. Но ни Путны, ни лесопилки пока не было.
Всякий раз, когда лес становился реже, а дорога начинала подниматься в гору, во мне вспыхивала надежда, тотчас сменявшаяся разочарованием. Ничего, кроме снега, деревьев, долин и гор, — вблизи и вдали. День между тем клонился к вечеру. Меня окружала безмолвная нетронутая страна. Местами, как выброшенные на берег корабли, высились сугробы. Их изъеденные солнцем остовы отбрасывали на снег длинные синеватые тени. Да, день подходит к концу, солнце скоро закатится за горизонт. Меня постепенно стало одолевать беспокойство, приподнятое настроение улетучилось, я начал лихорадочно размышлять, мои мысли пошли по пути, на котором нет места надежде. К лесопилке ездят на санях, к ней ходят люди, а потом возвращаются. Не может же она быть совершенно отрезанной от внешнего мира! Несмотря на то что была ветреная ночь со снегопадом, кто-то же должен был побывать на этом работающем предприятии! Но я не видел никаких следов. Может быть, я пошел не тем путем? Может быть, я свернул, не дойдя до мельницы? Нет ли другой дороги? Точно ли я усвоил описание дороги? Не слишком ли сильно я волновался, обходя зловещий кабак? Я так радовался, что мне удалось незаметно для собак пройти мимо него! Не допустил ли я в спешке какую-нибудь ошибку? Неосмотрительность, за которую мне теперь приходится расплачиваться?
