надежным тылом.
Он один вошел к Сильвии в спальню. И поскольку его пребывание там, на мой взгляд, несколько затянулось, я просунулся в дверь, чтобы поглядеть, что там случилось. Патрик лежал, навалившись на Сильвию, сбитая простыня открывала ее наготу. Чтобы положить конец их усладам, я сказал:
— Да вы, ребятишки, резвитесь?
Меня прямо всего перевернуло от этого зрелища.
Патрик приподнялся со злой усмешкой, а Сильвия натянула на себя простыню. Моего взгляда она избегала. Подойдя ко мне, Патрик одним ударом вышвырнул меня в гостиную. Он не слишком усердствовал, но я все же смог оценить его силу.
— Больше ты в таком тоне говорить не будешь, о'кей?
Я молча поднялся на ноги.
Будто забыв о размолвке, Патрик извлек из кармана плаща револьвер и протянул его мне.
— Держи, это твой, — пробурчал он, — пули получишь потом. Пошли!
В машине — у него была "Рено-9" — он объяснил мне, что встреча назначена в заброшенном доме, где никто нас не засечет, особенно в такой ранний час.
Когда я спросил, о чем же мне говорить с тем, кого я до сих пор величал "господин капрал", он пустился в описание предстоящей сцены.
— Я спрячусь где-нибудь неподалеку. Все, что вы скажете друг другу, будет записано на магнитофон (и он вынул из кармана плаща миниатюрный "Сони"). Ты перечислишь ему все доказательства его виновности. Нужно, чтобы его ответы не оставляли никаких сомнений в ней. Нам крайне важно заполучить эту кассету — в ней твое спасение.
— Но для того чтобы мне спастись, я должен сделать ему какое-то предложение?
— Конечно! Ты попробуешь заключить с ним сделку: либо он снимает с тебя все обвинения, и ты сдаешься полиции, обвинив Брюна в преднамеренном нападении, либо ты его разоблачаешь…
— Но ведь у меня нет ни малейших доказательств!
Было уже пять часов, а мы пока, как я понимал, продолжали импровизировать.
— Ты просто намекнешь ему, что располагаешь ими, этими доказательствами. Не входя в подробности, дай ему понять, что у тебя есть фото его с Мановичем или признание Брюна, записанное на магнитофон за несколько минут до смерти, да все что угодно. Главное — нэпу-гать его так, чтобы он ничего не смел предпринять против тебя. В противном случае… ты вооружен и не забывай, что у меня тоже есть револьвер, и я тут, рядом. Тебе нечего бояться…
И, тем не менее, я боялся всего. Но я влип основательно, и поворачивать назад поздно. Ладно, поживем — увидим!
Положение мое было настолько аховое, что стоило пойти на риск. Даже на такой сумасшедший, как этот. Я понимал, что сую голову в пасть льва. Но разве я мог в такой ситуации диктовать свои условия?
И я заткнулся.
Париж словно вымер. В такой час даже мусоровозки не встретишь — слишком рано. И слишком поздно для молочных фургонов.
Мы проехали по Шатле, потом по бульвару Себастополь, где все еще шаталась пара-тройка запоздалых гуляк, потом по площади Республики, в направлении XIX округа.
Я засунул руки в карманы куртки. Меня сильно знобило, и при виде Патрика, весело насвистывающего, с распахнутым воротом, я понимал, что трясусь не от холода, а от страха. Я вытер влажные ладони о джинсы, стараясь осушить липкий пот, но — напрасные старания! — они тут же взмокли снова и стали клейкими и ледяными.
Тогда я вынул свою пушку и повернул барабан.
Не выпуская руль, Патрик извлек из кармана пригоршню пуль и протянул их мне.
— Отборные, — пояснил он. — Разрывные. Сделают в человеке дыру величиной с кулак…
Я нервно зарядил револьвер. Одна пуля выскользнула у меня из рук, закатилась между сиденьями, и мне пришлось проделать целую серию акробатических трюков, чтобы выудить ее оттуда. Патрик удержался от комментариев, но я почувствовал, что его презрение ко мне опять возросло.
Он затормозил на улице Бельвиль. Мы быстро вышли из машины, стараясь не хлопать дверцами. Улица Аксо была пустынна, ни души. Лишь тусклый свет фонарей лежал бледными кругами там и сям на мостовой. Словом, типичный детективный пейзаж. Ей-богу, предпочитаю читать детективы, чем участвовать в них. Хотя нет, вру: никогда я их не читаю.
Держа руку на бедре, Патрик двинулся вперед по улице. Избегая освещенных участков. Согнувшись чуть ли не вдвое. Я не без удовольствия заметил, что эти партизанские замашки делали его немного смешным. Но все-же последовал его примеру, прячась за стоящими вдоль тротуара машинами.
На другом конце улицы вспыхнули фары. Какая-то машина приближалась' к нам.
Патрик прижался к стене, знаком показал мне сделать то же самое. Я увидал в его руке блеснувший револьвер и быстро вынул свой.
Машина поравнялась с нами и остановилась как раз напротив. Я медленно взвел курок "манюрена". На улице было слишком темно, чтобы различить, кто находится внутри. Один человек или несколько.
Мотор затих, фары погасли, но никто не вышел.
Я оперся левой рукой о колено, чтобы быть устойчивее при стрельбе. Стоявший справа Патрик сделал знак, который я расценил как призыв к спокойствию.
Потом мы услышали скрип открываемой дверцы. Она отворилась медленно, как во сне, и оттуда показалась нога, а за ней темное пальто. И наконец неровный блеющий голос разорвал зловещую тишь, окутавшую квартал:
— Черт побери!
Раздался металлический звук — похоже, этот тип уронил ключи. Он нагнулся, голова его скрылась за машиной. Несколько секунд он шарил под ней, и наконец радостный возглас известил нас о том, что он нашел свое добро.
Силуэт выпрямился и, пошатываясь, удалился. При свете фонаря можно было увидеть, что человек высок и худ; он весело напевал какую-то мелодию, немилосердно фальшивя. Этот пьянчуга шел к своему дому целую вечность. Еще несколько долгих минут его голос смущал молчание улицы. Когда он затих, Патрик выпрямился, и мы
