— Вечером в субботу я была на осеннем скаутском базаре, — заговорила она, продолжая смотреть на темные квадратики следов ножек кресла. — Наша дочь — руководитель детской секции, и я задержалась, чтобы помочь ей навести порядок после базара. Когда я пришла домой, он сидел там… в моем кресле.
Она отвернулась, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слезы, и, шатаясь, пошла на кухню, к раздвижному столу. Анника двинулась следом, едва подавив желание обнять несчастную вдову за плечи, но потом решила этого не делать.
— Куда попала пуля? — тихо спросила Анника, садясь рядом.
— В глаз, — прошептала Гуннель Сандстрем, и этот шепот слабым эхом отдался от стен, словно тихий ветерок. На стене тикали часы, по щекам Гуннель текли слезы, рыдание выдавало сильное душевное волнение.
Аннике вдруг показалось, что в кухне стало нестерпимо холодно, она ощутила присутствие в комнате мертвеца, исходящий от него леденящий дух, в сознании ее негромко зазвучал хор ангелов.
Женщина продолжала неподвижно сидеть за столом, но глаза ее теперь внимательно смотрели на Аннику.
— Если человек хочет застрелиться, — выдохнула Гуннель, — зачем он будет стрелять себе в глаза? Зачем спускать курок, глядя в дуло винтовки? Что можно там увидеть?
Она смежила веки.
— Это неправильно, — произнесла она немного громче, не открывая глаз. — Он никогда бы этого не сделал и никогда бы не застрелился в моем кресле. Он никогда в него не садился. Это знак, чтобы я знала, что его заставили сесть на мое место. Это как-то связано с телефонным разговором.
Она резко открыла глаза. Анника увидела, как ее зрачки сначала резко расширились, а потом снова сузились.
— Ему позвонили вечером в пятницу. Было поздно, примерно половина десятого. Мы уже посмотрели «Актуэльт» и собирались ложиться спать. Мы ведь встаем рано, вместе с коровами, но Курт вышел к телефону, и его не было очень долго. Я легла, но не спала, ждала его. Он вернулся около одиннадцати, и я, естественно, спросила его, кто это был, но он ответил: «Потом, завтра, потому что я очень устал». Но завтра мы занялись коровами, были еще какие-то дела, всякая мелочь, а позже я ушла на скаутский базар, а когда вернулась домой, он…
Она опустила голову и закрыла лицо руками. Анника больше не колебалась и положила ладонь на плечо Гуннель.
— Вы рассказали об этом полицейским?
Гуннель собралась, потянулась за салфеткой, вытерла глаза и нос и кивнула. Анника сняла руку с ее плеча.
— Я не знаю, заинтересует ли это полицию, — пожала плечами Гуннель, — но они все равно записали это в своих документах. В субботу я была так выбита из колеи, что вообще ничего не могла сказать, но вчера позвонила в полицию, они пришли, и я им все рассказала. Они забрали кресло, сняли отпечатки пальцев с дверей и с мебели.
— А с оружия?
— Винтовку они забрали в субботу, это была просто рутина.
— Курт состоял в организации военизированной самообороны?
Гуннель Сандстрем кивнула:
— Да, все время. Он был начальником учебной части в школе военного обучения в Веллинге.
— Где он хранил оружие?
— В оружейном шкафу. Курт всегда очень скрупулезно соблюдал правила хранения. Даже я не знала, где он держит ключи.
— Значит, он сам достал винтовку?
Гуннель снова кивнула.
— Вы получали какие-нибудь угрозы?
Вместо ответа она покачала головой и еще больше ссутулилась.
— То есть не было ничего странного, кроме того телефонного звонка в пятницу? А не было ли каких-нибудь писем?
Женщина оцепенела и искоса взглянула на Аннику:
— Сегодня утром почтальон принес какое-то странное письмо. Полная чушь. Я выбросила его в мусорное ведро.
— Письмо? Сегодня? От кого?
— Не знаю. Там не было имени отправителя.
— Вы уже выбросили мусор?
На несколько секунд Гуннель Сандстрем задумалась.
— Думаю, что нет.
Она направилась к посудному шкафу. Открыв нижнюю дверцу, вытащила ведро и принялась рыться среди хлебных корок и картофельных очисток.
Подняв голову, она посмотрела на Аннику:
— Его здесь нет, должно быть, я все же его выбросила.
— Может быть, вы бросили его в какое-то другое место? — спросила Анника.
Женщина поставила ведро на место и уточнила:
— Почему вы думаете, что это так важно?
— Я не знаю пока, важно ли это, — сказала Анника. — Что там было написано?
— Не помню толком. Что-то о крестьянском восстании. Мне кажется, что это от АРФ.
— Массовая рассылка, распечатка?
— Нет. Письмо написано от руки.
— Думайте. Не могли вы бросить его куда-то еще?
— В таком случае оно в камине. — Гуннель протянула руку в сторону двери.
В два шага Анника оказалась возле камина. В нем лежало несколько скомканных листов бумаги. По крайней мере два из них были многоцветными рекламными листками с предложениями от местных магазинов. Анника вытащила из корзины, стоявшей у камина, полено и попыталась подцепить бумагу.
Подошла Гуннель и протянула руку к листкам.
— Да, должно быть, это оно. Я часто кладу бумаги в камин. Это такая хорошая растопка.
— Подождите, — велела Анника. — У вас есть перчатки?
Гуннель задержала руку, удивленно воззрилась на Аннику и ушла в прихожую. Анника наклонилась и принялась внимательно рассматривать мятые бумажные шарики. Три были из глянцевой бумаги, один зеленый с черным печатным текстом, а пятый — был разлинованный листок, вырванный из блокнота.
— Возьмите вон тот, — сказала Анника и показала Гуннель на линованный листок.
Та наклонилась, со стоном ухватила мятый листок. Потом встала и расправила его на ладони.
— Да, — сказала она. — Это то самое письмо.
Анника встала за плечом Гуннель, и та принялась медленно вслух читать письмо без подписи.
— Переживающее ныне свой взлет крестьянское освободительное движение — это величайшее событие, — читала Гуннель таким тоном, словно не верила своим глазам. — Пройдет очень мало времени, и сотни миллионов крестьян из центральных, южных и северных провинций Китая соберутся в единый кулак и двинутся в наступление могучей волной, ураганом — с такой силой и мощью, что ни одна враждебная сила, как бы мощна она ни была, не сможет остановить этот натиск.
Гуннель опустила письмо:
— И что это значит?
Анника неуверенно качнула головой.
— Не знаю, — сказала она. — Вы не сохранили конверт?
— Он наверняка лежит там же, в камине.
Они порылись под рекламными буклетами и нашли его, обычный шведский конверт с почтовой маркой, на которой был изображен хоккеист. Письмо адресовано семье Сандстрем, отправлено из Упсалы днем раньше.
— Вы не положите письмо на стол, чтобы я смогла его скопировать?
В глазах Гуннель промелькнул испуг.
— Зачем? Вы думаете, что это опасное письмо?
Анника посмотрела на женщину, на ее седые пряди, на пухлые щеки, на вязаную колючую кофту, на согбенную спину, и ее пронзило острое чувство сострадания.
— Нет, — ответила она и попыталась улыбнуться. — Я так не считаю, но думаю, что вам все же надо рассказать об этом письме полиции.
Анника скопировала письмо, лежавшее на кухонном столе. Буквы были мелкие, ровные и круглые, слова симметрично расположены на странице. Каждая строка отделялась от другой широким интервалом для большей разборчивости. Край листка был зубчатым, и Анника поняла, что его вырвали из блокнота. Она хотела было потрогать уголок, чтобы оценить качество бумаги, но потом передумала.
— Вы хотите что-то написать о Курте в газете? — спросила Гуннель Сандстрем, встав рядом с Анникой.
— Не знаю, — ответила та, — может быть. Если да, то я обязательно позвоню перед выходом номера.
Она подала женщине руку.
— Есть ли люди, которые готовы протянуть вам руку? — спросила она.
Гуннель кивнула:
— У нас есть сын и две дочери. Они приедут сегодня ко мне вместе с семьями.
Анника почувствовала, как кухня закружилась у нее перед глазами. Здесь было все: взаимная привязанность, передающаяся из поколения в поколение, любовь, не умирающая сотни лет.
Люди не должны отказываться от своих корней, подумала она. Наше стремление к развитию может уничтожить естественную природную силу, которая сделала нас любящими существами.
— У вас все будет хорошо, — сказала она, удивляясь собственной уверенности.
Гуннель Сандстрем посмотрела на Аннику. Ее глаза были пусты, в них не хватало чего-то очень важного, существенного.
— Мне тоже нужна справедливость, — сказала она.
Гуннель вдруг отвернулась, вышла из зала и поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж.
Анника быстро натянула куртку и нерешительно по — дошла к лестнице.
— Спасибо, — негромко поблагодарила она.
