Летчик изучал скороподъемность. Один самолет так быстро набирал высоту, что следившим за его взлетом казалось, будто он тает в небе, как льдинка в кипятке. Другой, натужно гудя, медленно наскребывал метры.
Летчик выяснял устойчивость машины. Одна сразу же возвращалась в нормальное положение, если оно почему-либо нарушалось. Другая, наоборот, рыскала носом во все стороны и от небольших отклонений руля то тянулась в пике, то угрожающе задирала нос, напоминая о возможном срыве в штопор.
Вдосталь налетавшись, Супрун вечером записывал свои впечатления в дневник, где для каждого самолета были отведены странички, подобно лицевым счетам. В один такой счет летчик-испытатель записал: «Скороподъемность не очень хорошая. Путевая устойчивость на пределе, — необходимо ее улучшить. Продольная устойчивость совершенно недостаточна. Когда самолет стабилизируется в линии горизонтального полета, то при даче ручки немного „от себя“ самолет резко переходит в пикирование; при даче ручки немного „на себя“ самолет резко задирает нос. В связи с тем, что путевая устойчивость недостаточна, а продольная почти отсутствует, поведение самолета на виражах очень неприятное: все время приходится работать рулями. При этом радиус виража получается очень большим».
На другой страничке летчик-испытатель писал более кратко, и казалось, что он отдыхает на удачной машине не только на земле, но и в воздухе.
«Самолет делает виражи устойчиво. При выполнении петли устойчив в верхней точке на необычайно малой скорости. Хорошо слушается всех рулей».
Летчик уделял особое внимание наиболее ответственному и завершающему моменту полета — посадке. Неудачная машина вела себя перед приземлением крайне оригинально. Малейшая оплошность могла оказаться роковой. Но лишь после многократных и рискованных проверок Супрун позволил себе сделать очень резкую запись в дневнике: «Самым неприятным в полете является момент выравнивания самолета перед выдерживанием. В этот момент слышен хлопающий шум потока воздуха. Самолет резко бросает на левое крыло, потом он делает несколько покачиваний и садится на три точки с недобранной ручкой. На пробеге стремится развернуться вправо: приходится предотвращать разворот левым тормозом».
Зато посадки другой машины летчик коснулся лишь пятью словами: «Планирует устойчиво. Посадка самолета простая».
Но этим не исчерпывалась программа испытаний. Летчик ежедневно проводил по нескольку очень напряженных часов в воздухе. То он находил, что тесен фонарь, и требовал его расширить. То обнаруживал, что сиденье недостаточно перемещается «вверх-вниз» и летчику небольшого роста придется все время вытягивать шею. Поэтому испытатель требовал увеличить ход сиденья.
Вспомнив, как однажды в воздушном бою у него оказалась почти перебитой трубчатая тяга управления рулем высоты и он спасся тогда, казалось, чудом, летчик посоветовал дублировать жесткое управление мягким, тросовым.
Когда его дневник мог дать ответ на все вопросы, поставленные программой испытаний, а многие требования были претворены в жизнь, летчик смог высказать свое утвердившееся мнение.
Он без всяких колебаний сделал следующие выводы:
«Конструктору необходимо срочно улучшить продольную и путевую устойчивость и срочно заняться исследованием, почему самолет в момент выравнивания резко кренит влево».
Слово «срочно» Супрун в обоих случаях подчеркнул, ибо неудачная машина была хорошо вооружена и представляла поэтому известный интерес. Над ней стоило работать. Но далее летчик дописал: «Считаю, что в таком виде (при наличии указанных дефектов) самолет не следует запускать в серию. Самолет и в полете и на посадке строже всех наших отечественных машин с моторами жидкостного охлаждения. А нам сейчас особенно нужна машина, чтобы в управлении была попроще».
Этот самолет так и не увидел «большого воздуха».
Относительно другой машины выводы были, как и предыдущие записи, лаконичны:
«Самолет представляет большую ценность своими летными данными и простотой в технике пилотирования. Необходимо срочно запускать его в серию».
После небольших доводок и улучшений самолет был запущен в массовое производство.
Это был модернизированный истребитель «Яковлев».
На фронт
Это воскресное летнее утро всем запомнилось особенно отчетливо.
Оно, возможно, было таким же тихим, солнечным и приятным, как и в другие воскресные дни, когда мы выезжали за город на дачи, копались в цветнике, белили дом, чинили велосипед, уходили с детьми на целый день в парк, занимались своими небольшими делами.
Но то, что мы узнали в полдень, было как бы чертою, так резко подчеркнувшей весь итог прежней нашей жизни, трудовой и мирной, что это утро навсегда врезалось в память.
Грохот первых немецких авиабомб застал Супруна в Крыму, где он, как депутат, разъезжал по городам и селам, отчитываясь перед избравшим его народом в том, как он ему служит.
Летчик быстро, как по боевой тревоге, уложил вещи и кинулся на ближайший аэродром. Однако там было тихо. День был воскресный, и самолетов на Москву не было. Он стал из дежурки звонить во все концы и только под вечер устроился на случайную попутную машину.
23 июня летчик был уже дома. Он вбежал к себе на четвертый этаж, ворвался в квартиру, швырнул чемодан в угол, расцеловал сестру и закидал ее десятками вопросов.
Но она знала немногим больше, чем он.
— Позвони лучше Пете, — сказала она. — Петя должен быть в курсе всех дел.
— Верно, — согласился Супрун, быстро снимая телефонную трубку, и набрал номер Стефановского.
Но того на месте не оказалось. Степан нервно ходил по комнатам.
— Как ты думаешь, Анек, где меня используют? — резко повернулся он к сестре. — Неужели отправят за границу самолеты покупать? Эх, черт! Лучше бы я не знал иностранных языков!
Сестра не знала, что ему и сказать. Он ведь все равно добьется, чтобы все сделать по-своему. Стараясь быть возможно более спокойной, она сказала:
— Зачем ты волнуешься прежде времени? Не сегодня — завтра все выяснится. Тогда можно будет волноваться… принимать меры.
— На фронт! На фронте нам надо сейчас быть. Там теперь самая для нас работа! — горячо говорил Супрун и, торопливо приведя себя в порядок с дороги, на ходу надевая пилотку, крикнул сестре: — Побегу ребят разыскивать!
Он застал Стефановского на аэродроме и сразу же перешел к делу. Как и всегда, они сразу нашли общий язык.
— Немцы, — говорил Супрун, — возможно, введут в бой какие-нибудь воздушные новинки. Очень важно, чтобы квалифицированные люди проверили, как ведут себя в бою с ними наши новые самолеты, что в них надо усовершенствовать и улучшить, чтобы не терять превосходства над врагом. Надо создать несколько групп летчиков-испытателей по специальностям и двинуть их на фронт. Они там выяснят, что нужно, и потом вернутся продолжать работу.
— Правильно, именно это нам и нужно! — соглашается Стефановский.
— Что ж, поехали в Кремль? — предлагает Супрун.
— Езжай, пожалуй, один, — немного подумав, говорит Стефановский. — Ты — депутат, тебе одному легче будет пройти куда нужно.
— Хорошо, — соглашается Супрун. — Вечером вернусь. Жди!
Он вскочил в свою «эмку», и Стефановский провожает машину взглядом, пока она не скрывается за поворотом.
Супрун возвращается далеко за полночь и сейчас же стучится к другу.
Стефановский встречает его на пороге.
— Ну как, попал?
— Все в порядке! С трудом, но все же вышло, — едва отдышавшись, говорит Супрун.
— Рассказывай!
— Вначале я сгоряча не совсем точно доложил, и со мной долго не соглашались. «Кроме вас, — говорят, — есть кому воевать. Сидите на месте и занимайтесь своим делом». Я отвечаю, что наше место и дело сейчас именно там. Изложил план подробно. «Раз так, — говорят мне, — то месяца на два, на три можно. Подберите себе людей по своему усмотрению». В общем все налаживается.
Друзья долго и взволнованно беседуют, составляют разные планы, много курят и лишь под утро ложатся спать.
Пять дней проходят в беспрерывных хлопотах. Нужно было создать полки и оснастить их всем сложным хозяйством современной войны.
Наконец, все готово. Через два часа — вылет.
Супрун сидит дома и бреется. Он загорел и сильно похудел за эти дни. Он точно на пружинах. С фронта идут горестные вести, и его сердце рвется в бой.
Сестра укладывает чемоданы, то и дело спрашивая брата:
— Еще что положить?
— Полотенец мохнатых не забыла?
— Два полотенца хватит?
— Хватит! — отвечает он. — Только курева побольше положи.
— Треть чемодана забила папиросами.
— Молодец! А коньячок? — весело подмигивает брат.
