— Этот, — услужливо и мстительно залепетал сзади торгаш. — Этот, Гришаня, этот!
Гришка в рубахе, обсыпанной рыбьей чешуей, навис над Владимиром бесформенной глыбой.
— Кыш отсюда! — рявкнул он. — Сгинь, гнида интеллигентская!
Остальное произошло почти мгновенно. Гришка левой рукой сгреб рубашку на груди Владимира, притянул его к себе, а правым кулаком, скорее, не ударил, а толкнул его с такой силой, что тот пролетел метра три и упал на спину.
— Подержи-ка, — Генка сунул Арвиду свертки, но тот даже не успел взять их.
Нечеловеческим прыжком, будто внутри у него была сжатая и вдруг отпущенная пружина, Владимир подбросил себя на ноги, схватил тяжеленный противень и бросился на ухмыляющегося Гришку.
— А-а! — заорал Гришка, пытаясь защититься рукой, но острый угол противня обрушился ему на голову.
Гришка еще несколько мгновений стоял, потом ноги его подогнулись, голова и руки судорожно мотнулись вперед, и он упал, уткнувшись лицом в жирную мягкую пыль.
— Гришаню убили! — завыл торгаш бабьим голосом и почему-то не побежал, а пополз в сторону на четвереньках.
А Владимир, бледный, безмолвный, стоял и разглядывал противень, который все еще не выпускал из рук. Потом отбросил железо в сторону и только тогда увидел Генку и Арвида. Лицо его передернулось.
— Уходите, ребята. Прошу вас. Уходите, — голос у Астахова был потухший, и Генка увидел, что глаза у него почти белые.
— Оклемается. Не боись, Володя, — уверенно сказал Матвей, потом бросился в сторону и извлек из-за груды ящиков упирающегося торгаша. — Не уйдешь, пакостник паршивый, елочками ты прорасти! Будешь отвечать по закону!
Толпа хлынула к месту происшествия.
— Изверг! Убил ведь насовсем! — кричала какая-то баба. — Взаправду убил. Головной череп проломил насквозь!
— Пропустите, граждане! — раздался деловитый возглас.
— Милиция!
Два милиционера пробирались сквозь толпу.
— Бежим, а то в свидетели потащат, — Арвид потянул Генку за руку. Генка отмахнулся от приятеля, в этот миг он уже не помнил, что Арвиду надо избегать встреч с милицией.
Один из милиционеров, черноволосый и строгий, бросил оценивающий взгляд на Гришку и произнес так, будто ожидал другого исхода:
— А ведь жив. Э-э! Да это ведь Гришка Харламов, старый знакомый!
Потом поглядел на Владимира:
— Ты?
Владимир ничего не ответил.
— Вижу, что ты. А зачем? Убил бы насмерть — схлопотал бы срок за такого… — Черноволосый милиционер несколько секунд подбирал подходящее слово, но так и не нашел и только махнул рукой, показывая, что Гришка — совершенно отрицательная личность.
Подошел и второй милиционер, высокий, веселый, с пшеничным чубом, выбившимся из-под фуражки.
Тут выступил вперед Матвей:
— Вот они вместе гнильем, пакостью торговали. А потом этот Гришаня драться полез, ну и ответ получил! — Матвей все еще держал за шиворот торгаша, который притих и только озирался.
— Пусти его, — сказал веселый милиционер. — Теперь никуда не убежит.
Матвей неохотно отпустил торгаша.
Гришка вдруг зашевелился, с пьяным мычаньем приподнял кудлатую голову и показал измазанное пылью и кровью страшное, бессмысленное лицо. Потом сел и прохрипел:
— Чо тут такое? Га?
В толпе засмеялись.
— Достукался, Харламов? — строго спросил смуглый милиционер. — Предупреждали ведь тебя не раз и не два.
— Га! — Гришка опять обхватил голову руками и начал раскачиваться.
Тетке, которая кричала про пробитый насквозь «головной череп», сделала поворот на сто восемьдесят градусов:
— Так ему и надо, этому Харламову! Хулиган наипервейший. Тюрьма давно по нем плачет.
Милиционер с пшеничным чубом поднял руку, призывая к тишине:
— Кто свидетель правового нарушения, то есть форменной драки?
Толпа быстренько стала рассеиваться. Генка оглянулся — Арвида как ветром сдуло.
— Я свидетель, елочки зеленые! — бодро заявил Матвей и тихонько сказал Генке:
— Иди в вагон. Тебе ехать надо!
— Мы больше не будем! — завыл торгаш, зачем-то снимая с головы убогую кепчонку.
— Откуда вы, граждане? — строгий милиционер обращал свой вопрос к фронтовику, поняв, что от человека, ударившего Гришку, ему пока ничего не добиться.
— Мы с пятьсот веселого, — с готовностью пояснил Матвей. — А если по-правильному, то с пятьсот двадцать седьмого. Вон он на путях стоит…
— Придется вам сделать остановочку, — заявил милиционер, а потом посмотрел на Гришку, который продолжал сидеть на земле. — Поднимайся, Харламов, хватит прохлаждаться.
Гришка, кажется, немного пришел в себя, он со стоном начал подниматься и после долгих трудов встал наконец на ноги.
Владимир очнулся от оцепенения и сказал Матвею:
— Возьмите мой рюкзак. А чемоданы пусть ребята довезут.
— Можно мне за вещичками сбегать? — спросил Матвей.
— Давайте, гражданин, да побыстрее, я вас провожу.
— Что Марине передать? — Матвей потрогал Владимира за рукав.
— Если захочет, пусть возьмет адрес у Николая, — тихо проговорил Астахов и отвернулся.
Фронтовик покачал головой и огорченно крякнул.
— Я схожу к поезду, а ты, Сидоров, отведи этих граждан в нашу комнату, — сказал милиционер с чубом и пошел рядом с Матвеем к пятьсот веселому.
А Генка решил обогнать их, чтобы предупредить Арвида.
Молодец Арвид! Он догадался исчезнуть из вагона и без Генкиных предупреждений. Но перед тем как исчезнуть, Арвид успел наговорить с три короба, и когда Генка подходил к вагону, до него долетел встревоженный голос Марины:
— Что же с ним будет?!
Генка не успел ничего сказать Марине — у бруса появились милиционер с Матвеем.
— Его арестуют? — спросила Марина упавшим голосом.
— Может, и срок дадут, — жизнерадостно ответил милиционер. Он окинул вагон профессионально внимательным взглядом. — Наверняка срок дадут. Этот Гришка Харламов у меня давно тут сидит. — И милиционер похлопал себя сзади по шее, показывая, где у него сидит Гришка.
— Какой Харламов? — в глазах Марины затеплилась надежда.
— Отъявленный хулиган. Бьемся с ним года два, а к стенке припереть не можем. Без улик его не ухватишь.
Марина и все пассажиры поняли, наконец, что Владимиру вряд ли грозит опасность. И только Поликановна, оживленная всем случившимся, заявила:
— Чуяло мое сердце — набедокурит этот Владимир. Такой он, без мира в душе. Бедой от него несло…
Слава богу, Марина не обращала внимания на скрип старухи, но Николай не удержался:
— Ладно тебе, старая. Хоть бы тут свой язык присупонила.
— А я что? — Старушка почуяла, что ее никто не поддерживает, и решила достойно отступить. — Это я так, к слову.
Матвей подошел к Марине:
— Просил он передать: адресок московский у Николая имеется.
— Адрес? — Марина даже отступила на шаг и взяла за руку Лену, стоявшую рядом с ней.
— Тут пока разбираться будут, так… чтобы не разминуться, значит, — проговорил Матвей, не глядя на Марину.
Громко вздохнул Иван Капитонович. Обидно было лесорубу, что не все в его вагоне получалось «как у людей».
— Не надо никакого адреса. — Марина быстро собрала в чемодан вещи и сказала погрустневшим обитателям вагона:
— До свидания.
Она поцеловала Лену в щеку и опустилась на землю, где стоял милиционер, не успевший вникнуть во взаимоотношения людей, ехавших в этом вагоне.
— И мне надо идти, елочки зеленые, в свидетели записался, — проговорил Матвей. — Скинь, Гена, мои вещички.
— Да куда ты? — всполошился Иван Капитонович. — Зачем посередь Сибири спрыгиваешь, это самое?
— Прощевай, Капитоныч. — Матвей улыбнулся. — Сибирь — тоже земля советская. А раз советская, я тут не пропаду, елочки-палочки! Специальность моя плотницкая — везде нарасхват.
Он собрал свои вещи, взял рюкзак Владимира:
— Счастливо всем доехать!
И спрыгнул вниз. Пошел, не оглядываясь, за Мариной и милиционером.
— Ну, дела… — прогудел лесоруб и отвернулся. В вагоне сразу стало пусто и неуютно. Даже появление Арвида никого не оживило.
— А чемоданы? Одеяла? — вдруг запоздало вспомнил Николай. — Куда их?
— Владимир просил меня завезти, — отозвался Генка.
— Правильно, — согласился Иван Капитонович. — Гена — парень, который исполнит, так скать.
Потом лесоруб опять погрустил молча и сказал:
— Вот и осиротели мы, это самое. Судьба так распорядилась. Ни этак, ни иначе, а вот так. И не попрешь против нее. Эх-ма!
А Николай, покашливая, подошел к Арвиду и просипел:
— Ты бы, парень, на время схоронился где-нибудь. Милиция и второй раз пожаловать может. Очень даже может. — Как и все в вагоне, Николай уже знал историю беглеца и сочувствовал ему.
