— А собственно, что они такого плохого сделали, эти люди? — разглагольствовал Марк на обратном пути. — Ну, трубы ремонтировали… И контрабанда тоже — грех, конечно, но не такой уж страшный, чтоб из-за него делаться неупокоенными…
— Дело не в том, — задумчиво предположил Гай. — Может быть, они просто так сильно обиделись на обстоятельства своей смерти, на этот обвал, что обида перешла на самого Господа. Понятно же, что хуже не бывает, чем на Бога обидеться…
— А остальные могли и от страха делаться неупокоенными, — закивала Клара. Последнее время она часто соглашалась с Гаем — в чем бы то ни было. — Призраки могли как бы забирать их к себе… Подчинять страхом…
Аллена передернуло. Он достаточно легко мог себе представить, как ходил бы там сейчас рядышком с рабочим с пробитым черепом, а его бедное тело, умершее от разрыва сердца, гнило бы где-то в темноте…
— Йосеф, а ты как думаешь? — спросил Марк, но священник только покачал головой.
— Я знаю наверняка. Каждый из них очень много говорил, и особенно — про то, что случилось в момент смерти. О чем вы сейчас спорите. Но это — тайна исповеди. Лучше смотрите, какие облака!.. Кажется, погода наконец наладилась…
16 июня, воскресенье. Пятидесятница
— Ребята, нам ужасно повезло. — Глаза Гая возбужденно блестели. — Это и в самом деле разрушенная церковь! Йосеф, там даже есть алтарь! Свод, правда, почти весь обрушился, но это пустяки. Кто бы мог подумать, что мы будем праздновать Пятидесятницу в церкви?! Йосеф, ведь ты будешь служить мессу?
— Конечно, он будет, — ответила Клара за священника. — Зачем бы еще он красную ризу вез? А я могу поработать за хор, если хотите: гимны попеть — Veni, Sancte Spiritus и все такое…
— Конечно, хотим! — обрадовался Марк и на краткий миг стал совсем открытым, каким его знал только Аллен. — Вот это праздник у нас будет! Не хуже, чем у Артуровских рыцарей, правда? Надо еще не начинать трапезы, пока не случится чудо, — так всегда делали в Логрисе…
— Пойдемте же! — торопил всех Гай. — Недалеко осталось, вон до того поворота!
— Пожалуй, чудо случится, когда Гай всех куда-нибудь все же приведет. — Марк, вернувшийся к своей обычной манере говорить, встал и расправил плечи. — По крайней мере так мне кажется последние часа три…
Церковь из красного кирпича даже сохранила дверной проем и несколько стрельчатых, красиво зарешеченных окон. В двух из них, похоже, раньше были витражи.
Скатерть (на самом деле — широкое Мариино полотенце) расстелили недалеко от входа, и Роберт с Алленом принялись сервировать праздничный стол. Они открывали банки консервов, резали хлеб, расставляли кружки. Для причастия в Монте была куплена специальная бутылка вина — как раз такого, о каком мечтал Аллен. Йосеф и Клара тем временем готовили церковь к празднику: Клара нарвала лесных цветов, украсила ими алтарь и перевила решетки окон, Йосеф расставлял свечи и стлал алтарные покровы. Остальные спешили до темноты разбить лагерь, насобирать хворосту для костра. Наконец все было готово, священник надел красное облачение, и вместо звона колоколов Клара запела высоким и чистым голосом, который сделал бы честь и ватиканскому хору. И тогда — или, может быть, несколько позже — случилось то странное преображение мира, о котором потом никто из граалеискателей не мог связно рассказать.
Во-первых, был свет. Он шел через вечерние зарешеченные окна и казался куда ярче свечного: Аллен видел длинные тонкие лучи, встречавшиеся над алтарем; Мария — светящийся туман, поднявшийся от земли; Клара говорила, что светился Йосеф и хлеб в его руках; Гай возражал, что свет шел сверху, через рухнувший свод; Марку казалось, что это светится церковь, каждый ее кирпичик; а Роберт сказал, что просто вдруг сделалось очень светло. («Или у меня так обострилось зрение, что я видел почти как днем?») Только маленькие посеребренные чаши причастия — потир и патена — остались неизменными, будто были настолько собой, что им некуда меняться. В общем, все видели свет, который светил.
Во-вторых, была музыка. Никто не заметил того момента, когда она началась, но позже Марк напел мелодию, и все, даже «глухой» Аллен, согласились, что слышали именно ее. Хотя Клара слышала орган, Гай — флейту, Марк — трубы, Роберт — «что-то струнное», а Аллен и Мария считали, что мелодию выводил человеческий голос, очень высокий, но непонятно чей. Мария склонялась к тому, что голос был мужской, а Аллен — что женский, похожий на Кларин. Но одно неоспоримо — музыка была, и она была прекрасна.
И, наконец, в-третьих… Аллен видел льва. Он шел на задних лапах, сложив широкие золотистые крылья за спиной. Он нес колокольчик и звонил в него перед причастием, служа священнику, как министрант. Лев был белый, и широкое лицо его напоминало человеческое. При всем этом лев присутствовал на мессе совсем не в том смысле, в каком Аллен и остальные граалеискатели, даже не в том, в каком здесь были музыка и свет, — лев на самом деле находился очень далеко отсюда, и Аллен понимал это очень ясно, даже когда тот проходил, едва не задевая его гривой. Клара видела, что Йосеф стоит по колено словно бы в крови — но это была не кровь, а цветы, алые розы, целое поле роз. Мария видела ребенка, маленького мальчика в белой одежде министранта, который прислуживал священнику. Гаю казалось, что вокруг алтаря растут деревья и сплетают для церкви свод из ветвей. Роберт сказал странно: «Я стоял на мессе в большой толпе. Я видел — не глядя, — что вокруг нас рыцари, все в доспехах, с опущенными лицами; все они пришли на мессу, и было их множество. А может быть, и нет… Я не знаю». О том же, что видел Марк, не рассказал он никому, и сразу после мессы, когда все отправились к трапезе, еще слишком исполненные виденным, чтобы говорить, он ушел в лес, не сказав никому ни слова.
Вскоре он вернулся, и, посмотрев на него, никто не стал его расспрашивать. Он сел на траву и вместе со всеми приступил к еде.
— Йосеф, — нарушила общее молчание Клара, и все посмотрели на нее. — А что видел ты? Мы все рассказали, а ты… молчишь. Ведь ты видел?..
Священник молча кивнул.
— Что? — жадно спросил Аллен, и все невольно улыбнулись.
— Свет. Не знаю — свечной или небесный. Но понимаете, главное, что я видел, — это то, что я делал. Мессу. Чашу в своих руках. То, Что в чаше. Пресуществленное вино. Хлеб. — Он как-то по-детски улыбнулся. — Наверное, это можно назвать видением. По крайней мере большего я не видел никогда, я же не визионер, как вы все. Может быть, увижу. Хотя и этого — неизмеримо много. Вы понимаете?..
Они понимали. Они понимали даже больше — что завтра утром, когда их разбудит солнце, они с трудом смогут вспомнить, что они видели и видели ли что-нибудь. Но сегодня еще было сегодня, и никто из них не пошел спать в палатку. Завернувшись в спальные мешки, они улеглись под открытым небом возле ступеней лесной разрушенной церкви из красного кирпича и стали один за другим отходить ко сну.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
