Вознесенский потом презентовал нам свою первую – к тому же нездешней сервировки – красивую пластинку, а надпись, им сделанная в честь Володи, оказалась совершенно провидческой: «Володе – нерву века».
Он был самим собой
В июне 1967 года состоялся вечер артиста Владимира Высоцкого в московском Доме актера. Вечер как вечер. Отрывки из спектаклей, фрагменты из фильмов, приятные речи, краткий банкет за кулисами. Аплодисменты, всем спасибо, разошлись. Утром – репетиция, новый день. Доброе дело, веселый азарт, славная жизнь – фрагменты из свежих премьер: «Павшие и живые», «Десять дней, которые потрясли мир», «Жизнь Галилея», «Антимиры», «Послушайте!».
На авансцене – кубик, на нем гитара. Вот и вся декорация. Закрыли занавес. Таганцы на занавес смотрят как туземцы на паровоз. Что за дикость – занавес. Объяснили: здесь положено, ибо перед началом должно прозвучать вступительное слово. За кулисами – список отрывков: кто, что и за кем творит на этой рекордно волнительной сцене. Комната за сценой набита актерами, реквизитом, костюмами. В дальнем углу – Володины вещи. Ну, начали. Затихла публика. Перед занавесом – Александр Аникст. Профессор. Шекспировед, прославленный на весь свет. «Я думаю, – сказал профессор, – что никто не заметит, как пройдет каких-нибудь двадцать – тридцать лет и как в новой энциклопедии возле имени „Высоцкий“ будет написано: народный артист Союза, создатель таких-то образов, автор знаменитых песен, известный киноартист и т. д.».
Конечно, мы слушали большого специалиста и с уважением, и с… невниманием. Нам было не до энциклопедий, у нас в предмете – переход от сцены «Чаплин – Гитлер» к сцене «Пушкин – Маяковский»: чтобы рабочие успели поставить пирамиды кубиков-памятников и чтобы Володя успел стереть усы диктатора и набросить крылатку, захватив цилиндр Поэта… Потом в темноте фонограмма из «Десяти дней», и сразу – свет, а на сцене уже – маскарад Временного правительства с чемоданами, портфелями и дрожащими коленками министров. Через минуту ворвется в маске Керенский-Высоцкий и выпалит истерический монолог перед побегом в платье «сестры милосердия»… Он рассмешит публику карикатурной речью – не то на троне, не то на толчке, составленном из чемоданов дрожащих министров… «Александр Федорович, будьте покойны…» – «Что?! Покойным я быть не желаю! Вы меня не хороните! Я измазан нардом, тьфу!.. Я помазан народом поднять Россию из гроба!» Хохот зала Дома актера.
Признаться, мы делали этот вечер не из особого отношения к товарищу. Такое уж было время – молодость театра. И «знаком качества» таганской фирмы – не давать передышки ни себе, ни зрителю. И бояться как огня однообразия и скуки. А пуще всего – мнимого «психоложества», якобы оправданного буквой Станиславского.
Карусель впечатлений публики – карнавал красок театра. Публицистика – песня – цирковой трюк – поэтическая страсть – схватка в диалоге – музыкальный акцент – яркая пластика массовки – слово и жест – юмор и грусть – темп и прямой вызов публике, и снова песня, трюк, диалог, сарказм, печаль, реприза, темп… да, не из особого почтения к Высоцкому старались, а из спортивного азарта театрального «вероиспытания»… Зритель! Ты хохочешь, скандируешь, ты вовремя задохнулся удивлением, паузой, ты нас понял, ты любишь театр – ты прав.
А назавтра снова услышатся кулуарные глупости: это, мол, не театр, это – «пять хрипов, семь гитар» (подлинные слова хорошего артиста из Малого театра), это не вечер артиста, а аттракцион режиссера-диктатора… Юпитер! Ты сердишься, ты – не прав.
И все-таки это был отдельный случай – тот вечер в ВТО. Да, мы сильны, когда мы вместе. Да, в театре все равны. Да, сегодня ты главный герой, а завтра – в массовке. Да, четкое распределение в основной позиции: Богу – Богово, актеру – исполнительство. И мы сильны, когда мы вместе. Да, но все-таки… Первый вечер театра на такой легендарной сцене не назван был иначе, он назывался «Вечер Владимира Высоцкого». И это справедливо. Не только потому, что кроме отрывков звучал блок (впервые на официальном вечере!) песен певца-поэта. И не только потому, что на экране Дома актера цитировались фрагменты из фильмов с его участием. И не потому, что о нем говорилось перед занавесом. Важнее всего то, что он был первым среди нас. И он был держателем того невидимого стержня или страховочного троса, без которого карнавал красок был бы бездушным хаосом ярких пятен. Но карнавал наш был одушевлен и был в высшей степени разгорячен сверхидеей, внушить которую – дело Ю.Любимова, а тащить, держать на себе и передать пристрастному залу – нешуточная доля актера-вожака. Вот хорошее слово – вожак. Высоцкий, играя главные роли, не становился премьером труппы, капризным баловнем славы и толпы; он становился вожаком племени. И когда племя пресытилось, вожак начал остывать к нему, а когда вожак умер – племя переменилось… Оправилось от потрясения – и переменилось. «Придут иные времена – взойдут иные имена», – успокаиваю себя строкой Евтушенко из нашего старого спектакля…
Неправильно говорить: «поэт, рожденный театром». Тогда можно сказать о Пушкине, что его гениальность рождена ссылкой в Михайловское и карантином в Болдине. Но будущим исследователям нужно будет оценить важность периода 65–68 годов. Ниагарский водопад деяний и поэта, и актера. Рука об руку шли две биографии. На сцене: прекрасные, сильные роли – из Лермонтова, Маяковского, и есенинский Хлопуша, и брехтовский Галилей, «Антимиры» Вознесенского, роли поэтов войны, гротеск и лирика, Чаплин и Гитлер, отличные киноработы и авторство в спектаклях и фильмах… «Вертикаль», «Короткие встречи», «Интервенция», «Служили два товарища»… Разворот гигантской концертной деятельности… Создание песенных циклов: спортивный, сказочный, фантастический, военный… Что же от чего зависело – поэзия от театра или наоборот?
Скорее всего, феномен Высоцкого – в многообразии единозвучия. Любую им сыгранную роль можно ощутить как поступок – человеческий, художнический, гражданский, – это как бы новая песня Владимира Высоцкого. Он сочинял, горевал, боролся и радовался – в песне, он проживал каждый звук любого из своих персонажей – это было ярко по сути и по форме, но все его широчайшее поле фантазии и страстей, смеха и слез – абсолютно «единолично» и ни на кого, ни на что в жизни не похоже. Оно похоже только на песни Высоцкого.
Если «мы рождены, чтоб сказку сделать былью», – по прихоти стихотворца, то поэт Высоцкий был всерьез рожден, чтобы песню сделать – и сделал! – своей жизнью.
Как это выглядело в быту? Человек, что называется, «не давал спуску». Сколько бы вы ни искали в тысячах верст магнитной пленки «осечку» (небрежность тона, даже просто следы усталости или болезни) – не найдете.
Так было и на сцене. Однажды, играя роль Ведущего в «Павших и живых» (может, в 520-й, а то и в 670-й раз), в сцене с Чаплиным я отошел на дальние позиции, а Высоцкий (т. е. Чаплин, пародирующий Гитлера) топал впереди с четырьмя «автоматчиками», поющими его же, кстати, зонг… Потом мы снова оказались рядом, и Володя, глядя, как и я, в спину марширующих «солдат вермахта», левым углом рта проворчал: «Играй в полную силу! Перестань халтурить!» Я, как полагалось, с полоборота посылаю «обидчика» куда пришлось и заявляю шипящим выстрелом рта – мол, у меня все отлично, следи за собой… ну и прочее. Замечательно, что, переждав мой ответ, он тем же тоном припечатал: «Я говорю, играй в полную силу, понял?» Я был зол и доиграл по этой причине раз в пять сильнее, чем он «несправедливо» потребовал… Порукой честь: никогда, даже в дни предсмертной болезни, Высоцкий не давал повода поймать себя на игре «вполноги». Поразительно: и по таланту, и по размаху – не человек, а стихийное событие, непредсказуем и «суверенен» во всем, и вместе с тем – жесточайший самоконтроль… И на сцене, и с гитарой, и с авторучкой, и один на один с судьбой…
В роли Высоцкого
Все сочиненное досталось читателям. Все пропетое – слушателям. Фильмы – зрителям. А спектакли?… Ю.П.Любимов учил нас: спектакли уходят в легенду. Не надо хороший театр снимать на пленку. Там, для экрана, стараются оператор, монтажер – чужой народ, ему не соткать нам воздушных мостов – тех, по которым зритель ловит актерские биотоки. Богу – Богово, кесарю – кесарево. Жестокая и прекрасная участь театра – переходя из уст в уста, слагаться в легенду… Вот уже и наш «Гамлет» – легенда. Разве по телевизору можно заболеть монологом «Быть или не быть»? А забыться в прологе и очнуться в финале? Спасибо экрану, он сохранил правдивый отчет о ролях и мизансценах. Но души он не задел, и легенда осталась легендой. Я бы держал телезаписи в архиве, для специалистов. Не надо развенчивать мифы. И пусть каждый вспоминает своё.
Ведь куда только не заносит мифотворчество! Оказывается, один и тот же король Лир в один и тот же вечер был для разных воспоминателей рационально-скучен, спонтанно-взрывоопасен, красив, противен, играл медленно, все куда-то спешил, еле раскачался в сцене сумасшествия, поразил с первой сцены… словом: очень понравился, просто понравился, не очень и очень не… Четкая-четкая дикция, полная каша во рту, бубнил под нос, переорал, волшебный баритон, блеял козлом…
