- Перекусим, пока начальники думают, - сказал Ермолай.
Доставали и развязывали мешочки, лупили яйца, разламывали кур, индеек, нарезали сало, распечатывали бутылки...
"Измором норовят взять. Поехал натощак..." - Острецов встал. Вывел коня на бугор, скользя сапогами по скипецу, там будто бы чуток тянуло ветерком и крючковатые оводы поменьше кружили у щиколоток коня.
Третьяков поднялся на бугор, тяжело отпыхиваясь.
Бурой краснотой налилось под солнцем полное бурдюшное лицо. Глаза маслились в пухлых веках.
- Напрасно выказываешь горячку, Захар. Выходят, я рядом с тобой кулацкий прихвостень. Да?
- Не рядиться с ними... Хлестнуть бы слева направо пулеметом... Злобно ненавидят нас. Будь их воля, полетели бы головы наши... И когда играть с ними перестанем?
- Пусть пока ковыряются в земле. Уступим, все равно воровски выкашивают травы. А засеют, все в государственный сусек перепадет зерно.
- Тут бы табуны нагуливать артельные.
- А где у нас с тобой скотина? Птица пасется - дудаки, журавли да стрепеты.
Хлебовцы сбились вокруг Тютюева - широкие прямые плечи и голова в выцветшем красноармейском шлеме возвышались над ними. Молча, посапывая, пошли они на холм следом за Тготюевым, засунувшим руки за армейский пояс.
- Лейб-гвардии его императорского величества Преображенского полку рядовой правофланговый первого батальона, - выкатывая глаза, отбухал Тютюев. - Император Николай Второй, бывало, подъедет на коне к правому флангу преображенцев, тоисть ко мне, так усы и бородка его в уровень с моими, хаша я на земле, а он на коне. На корову золотыми дал он мне за мой рост. Эх и удойная корова! Только купить ее помешала революция.
Я сам застрелил командира полка, графа... по сих мест в воде стоящинского, - Тютюев провел ребром ладони повыше колен, - заслужил я эту землю, Третьяков. У Ивана Кашприна трубачом славил революцию. Бывало, идем в атаку на белых... За что я сражался? Землю давай хлеборобу! Мы все революционеры...
- Подвели тебя социалисты-революционеры насчет земли и воли? - спросил с издевкой Третьяков.
- Вы - тоже! Под нулевку стригете, разработаться не даете. Несерьезная жизнь.
- С чужого голоса поешь, дядя Петр, - сказал Острецов.
- А у тебя, Захар, давно прорезался свой? Ну, Третьяков туда-сюда, он никогда не пахал, не сеял, мужик для него чуженин. А ты-то вроде наш брат хлебороб, почему же режешь кривую борозду?
- Борозда моя прямая. А ты... против Советской власти идешь?
- Люблю я власть! Как один знакомый татарин говорит: "Уи, как хорошо Советская власть, только бульно длинная..."
- Знаем мы этого татарина, - все круче закипал Острецов. - У Дутова лиходейнпчал, хвастал: "Ми бульшевик рубиль, как капост. Чулка, варежка берем, мах не даем!"
- Нага эскадрон Ильи Цевнева загнал твоих, Тютюев, знакомых в Сакмару, да, знать, не все захлебнулись.
- А вернуться не могут? Летось попутно подвез я до станции двух военных. Мы, говорят, свое возьмем. Вы тут не особенно своевольничайте на наших землях.
- Что раньше, что сейчас, наш брат как мазался в назьме по ноздри, так и будет мазаться. Говорят, сынок князя Дуганова чуть ли не целым краем закручивает.
Фамилия другая у него.
- Не бреши, чего не знаешь. Незаконному сыну князя Митршо незачем скрываться, он сам эти земли отдал крестьянам. А государство залапнло. Тютюев сдвинул на затылок шлем с обношенным шпшакоы. - Уступай, Третьяков, и дело с концом.
- Берите отсюда вот до шихана, где беркут сидит.
- А косогор-то можно прихватить? - развеселился Горячкин.
- Прихватывай... могилку облюбуй себе, жаден ты, дядя Пимен.
- Будешь жаден: детей, скотину кормить надо?
Совсем уж было договорились, только мать попадья выспаривала себе самую густотравую низину, оттесняя Ермолая, с напевно-благостной неподатливостью повторяла:
- Меня не обкрутишь, я сама на семерых яйцах сидела, а девять птенцов вывела.
Тут-то и вымахали из-за горы два всадника на поджарых золотистых иноходцах. Запоздалой редкой сединой поблескивали строгие усы на мосластом дубленом лице бывшего дугановского приказчика, ныне совхозного объездчика Степана Афанасьевича, поигрывающего нагайкой.
- Что за люди? - властно бросал Афанасьев, разнуздывая своего коня, отпуская подпруги. - По какому праву топчете травы совхозскпе?
Другого мужики видели впервые: трудно поворачивал короткую, с пулевым шрамом шею, беззастенчиво смелые глаза под вскинутыми бровями остро прошлись по лицом хлебовцев. Спешплся мягко, расправил корпус, одергивая гимнастерку, приподнял кепку над крутолобой бритой головой.
- Я директор совхоза Колосков.
И хлебовцы приподняли картузы, блеснув незагорелыми у корней волос потными лбами.
- Онпспм Петрович, ты а ли тоже прикупить земельки? - заговорил Ермолай, показывая всем, что он знаком с этим человеком. - Мы вот тут об аренде дотолковалпсь, Оппсим Петрович. Ты уж не перебивай.
Колосков расстелил на лысом взлобке бугра карту.
- Эти земли, батенька мой, переданы совхозу, - сказал он смеясь. Землемер уже ставит столбы.
- Свалилась с моих плеч обуза. - Третьяков вздохнул, усмехаясь жестким ртом, глаза же его были злы. Немало перепадало ему, бывало, от сдачи в аренду государственных земель...
- Опять как при помещиках... Где же нам-то сена косить?
- Да совхоз хоть бы со своими справился... А ты, случаем, не смеешься, товарищ Колосков?
- Кто хочет косить и метать сено для совхоза, записывайтесь у Степана Кирилловича, получайте задаток сейчас же. Вот деньги. - Колосков открыл кожаную сумку, передал Афанасьеву.
- Десять тысяч гектаров уже подрядились убрать жители Бадейки!.. азартно гудел Афанасьев. - Подряжайтесь, пока не проморгали.
Попадья подтянула чересседельник своей мохноногой лошадки, села в двуколку, уминая подол сарафана.
- Треснула земля, вылез сатана, - сказала она, хлестая вожжами разъевшуюся лошадь.
Тютюев долго гнулся над картой, выпрямился, упирая руки в бока. Сел на коня, съехал в долину, постоял, потом вернулся.
- Я думал, брешут насчет совхоза... Не сладить... - сказал Тютюев. Ладно, давай задаток, Степан Кириллыч. Весь проулок подыму... А сеном можно получить?
- Можно и сеном.
Афанасьев слюнявил карандаш, записывал фамилии подряжающихся, отсчитывал новенькие пятерки:
- Отгуляла земелька, сепа сымем, распашем!
- А силенок-то хватит поднять этакую прорву? - сощурпл хмельные глаза Горячкнн.
- Вспашем, не тужи за нас. Двести быков, пять тракторов пустим пар поднимать! - клекотал хрипловатым голосом Афанасьев, мстительно радуясь, что земля взята крупно в одни руки. - Плугарей и погонщиков берем.
Айдате!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
