Изучая этого, шестого, Найл выяснил также, что любое имя здесь – это нелепость. Паук, прибывший из дальней провинции за морем, был знатного происхождения; их семейство там, в силу своего природного властолюбия, считалось в каком-то смысле знатью. Здесь, в паучьем городе, спесивые замашки провинциала вызывали у сородичей неприязнь, а над его малым ростом еще и посмеивались. А так как у пауков почтительность стоит едва ли не на первом месте насмешливое пренебрежение выработало в «аристократе» драчливую заносчивость.
Скорбо в сравнении с ним был груб и туп, но неумеренное властолюбие обеспечило ему здесь высокое положение, поэтому они вдвоем выгодно дополняли друг друга. Заносчивость товарища Скорбо никогда не принимал, поскольку сам был прирожденным служакой, для которого дисциплина превыше всего, но души в нем не чаял за его знатное происхождение.
Как службисты оба они никогда не вызывали нареканий, но вот в свободное от службы время находили удовольствие в том, что вылавливали и мучили двуногих. Их не интересовали те, кто просто тучны и сочны, нет; ловили именно таких, в ком есть определенная сила воли и сметка, кто так или иначе склонен к лидерству. Этих они отслеживали с бесконечным терпением, изучая все их передвижения и выжидая случая, когда можно будет прыгнуть с высоты и сцапать добычу всеми восемью лапами. Это порождало нестерпимое, дразнящее вожделение, удовольствие. Добыче парализовывали голосовые связки, чтобы не могла кричать, но конечности оставляли свободными, поскольку суть удовольствия состояла в том, что жертва не дается. Чувствовать, как она, обезумевшая от ужаса, неистово извивается, вызывало наслаждение, какое у людей ассоциируется разве что с сексом. Затем жертву доставляли в освещенное помещение и играли с ней там, как кошка с мышью. Одному человеку удалось даже выпрыгнуть с верхнего этажа в надежде убиться, но Скорбо, выпустив шлейф паутины, бросился следом и нагнал прежде, чем тот грянулся о тротуар (пауки способны произвольно увеличивать и уменьшать скорость спуска!). Утянув обратно, беднягу потом истязали несколько часов, пока тот не умер от истощения и испуга. Его съели еще теплого.
Все это Найл усвоил за секунду, пока смотрел на капитана стражи – тот уже сознался, а следовательно, информация была введена в умы сородичей. Понял Найл и то, почему так потрясены и возмущены были Скорбо и его товарищи, когда Смертоносец-Повелитель возвестил о примирении пауков и людей. Их лишили удовольствия, ставшего желаннейшим и сладчайшим в жизни, чего-то большего, чем еда и питье. Тем не менее Скорбо готов был смириться с положением вещей: все же воля богини, и выбирать не приходится. Смуту посеял «аристократ». Он и сам чтил волю богини, но известие, что к двуногим надо относиться как к ровне, глубоко его возмутило и наполнило горьким презрением.
Двуногие – гниды, предназначенные для одного: идти на корм паукам. Богиня веками допускала убивать людей; не могла же она взять и враз передумать. Нет, этот новый запрет исходил явно от Смертоносца-Повелителя, выжившего из ума немощного старика. Его указом можно и пренебречь.
Во всяком случае, спешить жить по-новому не было нужды. В скрытой кладовой у них хранился хороший запас человечины. Смертоносец способен вводить яд, парализующий центральную нервную систему добычи, но не убивающий ее; если вводить строго определенное количество, она способна храниться полгода, не в силах шевельнуть ни пальцем, ни веком. Поэтому Скорбо с товарищем продолжали питаться человечиной еще долгие месяцы после того, как был принят Договор о примирении, и не чувствовал за собой вины. А как-то раз пятеро капралов стражи Повелителя наткнулись на заброшенную общую кладовую, где лежало около дюжины парализованных людских тел, а также коров и свиней. Их перетащили к Скорбо, и эти капралы стали регулярными участниками ночных пиршеств. Однажды ночью один из капралов притащил раба, околевшего от приступа эпилепсии, и все сошлись на том, что вкус у свежего мяса настолько отменный, что нелепо отказывать себе в удовольствии лакомиться иногда двумя-тремя рабами; кроме того, никто всерьез не считал рабов за людей. Но ночами в квартал рабов часто хаживали люди с того берега, и было совершенно невозможно различить, кто есть кто. Так, шаг за шагом, без какого-либо желания нарушать закон, Скорбо и его товарищи скатились назад к привычке есть живую плоть…
Все эти факты были переданы в ум Найду за считанные секунды, одновременно с приветствием Смертоносца-Повелителя; им не было нужды изъясняться поочередно, потому что информация существовала уже одновременно и в уме Смертоносца-Повелителя, и в уме каждого из присутствующих. Но сознавал Найл и то, что самая важная часть дознания еще впереди – хотя обычная, но неотъемлемая при процессе судебного разбирательства.
Прежде всего, стояла удивительная тишина – тишина, что, по мнению пауков, должна предшествовать любому важному делу. Расслабясь в этой тишине, Найл ощутил волшебный восторг. Такое было с ним всего раз, когда они с Вайгом и двоюродным братом Хролфом исследовали край муравьев и набрели на неглубокий ручей с извилистым каменистым руслом. Найл тогда впервые в жизни погрузился в воду всем телом и сидел, с таким же точно умиротворенным экстазом, неотрывно глядя на расходящиеся по поверхности круги.
Смертоносец-Повелитель наконец заговорил, обращаясь к подсудимым:
– Вы сознаете, что нарушили закон и пренебрегли волей богини. Что вы можете сказать в свое оправдание?
Ответа не прозвучало. Пятеро капралов, очевидно, помалкивали из стыда, капитан же просто хранил молчание.
– Есть ли какая-то причина, – осведомился Смертоносец-Повелитель, – по которой я не должен выносить смертный приговор?
Опять молчание. И тут капитан отозвался:
– Я считаю смертный приговор несправедливым.
– Почему?
– Потому что вина была непреднамеренной. Мы начали с поедания двуногих, которые были уже обезврежены (на паучьем мысленном языке «парализованный» и «обезвреженный» означает одно и тоже).
– Мы это понимаем. Но дальше вы перешли к тому, что стали нарушать закон: убивать тех, кто не обезврежен.
– Это так. Но мы нарушили ваш закон. В моей стране Коряш другие законы.
Тут вмешался Дравинг.
– Ты находишься в нашей стране, а не у себя в Коряше, следовательно, обязан подчиняться нашим законам. Ты смеешь это отрицать?
В голосе Дравига чувствовался гнев. Ответ, как ни странно, прозвучал прохладно и сдержанно:
– Я этого не отрицаю. Но считаю, что именно этот закон несправедлив.
– Почему? – голос Смертоносца-Повелителя также выдавал гнев.
– В вашем краю я чужестранец. У вас нет права заставлять меня обращаться с двуногими как с равными. Я не отношусь к ним как к равным. Более того, я не верю, что и вы относитесь к ним как к равным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
