говорил о людях, которые после сделались историческими лицами, с откровенностию дружбы или короткого знакомства».
Материалы следствия над декабристами создавали у следственной комиссии представление о Пушкине как об опасном для общества вольнодумце, «рассевавшем яд свободомыслия в обольстительной поэтической форме». В эту пору в Петербурге получили широкое распространение слухи о том, что Пушкин был одним из виднейших деятелей тайного общества. И когда в опубликованном правительством списке лиц, привлеченных к следствию за участие в восстании и за принадлежность к тайным обществам, не оказалось Пушкина, то это многих удивило, о чем тайный агент Третьего отделения доносил властям в июне 1826 года: «Все чрезвычайно удивлены, что знаменитый Пушкин, который всегда был известен своим образом мыслей, не причастен к делу заговорщиков».
Об этих столичных слухах знали, конечно, и друзья Пушкина. «В бумагах каждого из действовавших, — писал ему Жуковский, — находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством».
Пушкин просил Жуковского похлопотать о своей судьбе. В письме от 7 марта 1826 года он кратко изложил Жуковскому историю своей опалы, обещая, что впредь «не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости». Любопытно, что, давая это обещание сохранять лояльность по отношению к правительству, Пушкин писал в том же письме: «Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя...» В главном — в своих вольнолюбивых убеждениях, в своем мировоззрении — он оставался непреклонным. Письмо это Жуковскому поэт назвал посланием «в треугольной шляпе и в башмаках», т. е. верноподданническим, но понятно, что оно появилось лишь по необходимости. В другом письме Пушкин решительно просил Жуковского «не отвечать и не ручаться» за него перед властями. «Мое будущее поведение, — пояснял он, — зависит от обстоятельств, от обхождения со мною правительства etc.».
Жуковский советовал ему не торопить события. Убеждал поэта подождать подходящего момента для изменения его судьбы и Дельвиг, считая, что таким моментом может стать коронация царя, в связи с которой ожидались политические амнистии. Об этом Дельвиг писал поэту в Михайловское
7 апреля 1826 года: «Живи, душа моя, надеждами дальними и высокими, трудись для просвещенных внуков; надежды же близкие, земные, оставь на старания друзей твоих и доброй матери твоей. Они очень исполнительны, но еще не теперь. Дождись коронации, тогда можно будет просить царя, тогда можно от него ждать для тебя новой жизни».
Из официальных сообщений в печати, которые доходили до Михайловского и которые теперь, после восстания декабристов, Пушкин внимательно читал и анализировал, он узнавал о ходе следствия над декабристами. Он не исключал того, что власти могут привлечь к этому делу и его. Но следствие закончилось, и власти не тронули поэта. Эта неопределенность положения обескураживала и настораживала Пушкина, о чем он писал Вяземскому: «Если бы я был потребован комиссией (по делу декабристов. — В. Б.), то я бы, конечно, оправдался, но меня оставили в покое, и, кажется, это не к добру».
Чтобы не оставаться долго в неведении о затянувшемся молчании властей, Пушкин под нажимом друзей обратился к Николаю I с прошением, в котором, обещая не противоречить своими мнениями «общепринятому порядку», просил императора для постоянного лечения аневризма «позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие краи». К письму было приложено медицинское свидетельство из Псковской врачебной управы о болезни Пушкина и его подписка «впредь никаким тайным обществам, под каким бы они именем ни существовали, не принадлежать».
Однако сам Пушкин серьезно сомневался в благоприятном ответе на его просьбу. «...Я уже писал царю, тотчас по окончании следствия... — сообщал поэт Вяземскому 10 июля 1826 года. — Жду ответа, но плохо надеюсь. ...Я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем...»
Правительство не спешило решать участь Пушкина, ожидая дополнительных сведений о его поведении в михайловской ссылке. Эти сведения должен был дать посланный специально для этого в Псковскую губернию под видом ботаника опытный тайный агент Бошняк. Любопытно, что маршрут его поездки для сбора сведений о поведении Пушкина пролегал чаще всего по тем местам, где летом 1826 года бушевали крестьянские волнения: Бошняку хотелось в первую очередь знать, «не понуждает ли Пушкин крестьян к неповиновению начальству». Сведения, собранные Бошняком, свидетельствовали, что Пушкин «ни во что не вмешивается и живет как красная девка», что он «ведет себя несравненно осторожнее противу прежнего», «скромен и осторожен, о правительстве не говорит», и агент делал вывод, что «Пушкин не действует решительно к возмущению крестьян» и «не может быть почтен, — но крайней мере, поныне, — распространителем вредных в народе слухов, а еще менее — возмутителем».
Видимо, годы ссылки научили Пушкина быть более сдержанным внешне, хотя он не изменил своих вольнолюбивых убеждений. В письмах к друзьям он не скрывает своих горячих симпатий к декабристам. Он пишет Плетневу: «Неизвестность о людях, с которыми находился в короткой связи, меня мучит». Та же тревога видна и в письме к Дельвигу. Беспокоясь о судьбе арестованного А. Раевского, он пишет, что Раевский «болен ногами, и сырость казематов будет для него смертельна». «Узнай, где он, и успокой меня», — просит он Дельвига.
Когда Пушкин узнал о расправе над декабристами, он был потрясен. «...Повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна», — писал он Вяземскому 14 августа 1826 года.
Между тем прошению Пушкина на имя царя был дан ход: гражданский псковский губернатор Адеркас отправил его прибалтийскому генерал-губернатору Паулуччи, а тот в свою очередь 30 июля 1826 года министру иностранных дел графу Нессельроде. В сопроводительном письме Паулуччи указывал, что Пушкин «просит позволения ехать в Москву или С.-Петербург или же в чужие края для излечения болезни». Далее в письме говорилось: «Усматривая из представленных ко мне ведомостей о состоящих под надзором полиции проживающих во вверенных главному управлению моему губерниях, что упомянутый Пушкин ведет себя хорошо, я побуждаюсь в уважение приносимого им раскаяния и обязательства никогда не противоречить своими мнениями общественному порядку, препроводить при сем означенное прошение с приложениями к вашему сиятельству, полагая мнением не позволять Пушкину выезжать за границу и покорнейше Вас... прося повергнуть оное на всемилостивейшее его императорского величества воззрение».
Николай I, принимавший личное участие в следствии по делу декабристов, был хорошо осведомлен о роли вольнолюбивых стихов Пушкина в формировании декабристского движения, и по тогдашним законам поэт мог быть наказан. В докладе Верховного уголовного суда по делу декабристов в ряду перечисленных
