«Этот год – последний», – твердо заявляет сын.
Деревья уже слишком старые, посажены 25 лет назад, а срок жизни плодоносящего персикового дерева – 12, максимум 15 лет. Старые деревья требуют слишком тщательного ухода: их надо опрыскивать, черенковать, удобрять, а для этого требуется его помощь – родителям уже не под силу встать на стремянку. Если срубить деревья и посадить на их место чайные кусты, семейный клочок земли наконец начнет приносить прибыль.
Я помогаю старой госпоже принести ведро. Она подслушала наш разговор.
«Может, еще годик, – шепчет она, прикрывая ладонью рот. – Мы еще не решили». Госпожа Ямасита выкладывает фрукты ровными рядами, как на картинке, время от времени прерывая свою работу, чтобы взять один из плодов и вдохнуть головокружительный персиковый аромат. Она закрывает глаза и медленно возвращает фрукт на место.
К полудню все уже устали от жары и мух, а старая госпожа все так же снует туда-обратно, как бурундучок, запасающий орехи по осени. Но ровно в полдень она берет велосипед, спускается по холму, садится и принимается активно крутить педали – надо успеть приготовить обед.
Но почему-то у меня возникает такое чувство, что за доброй улыбкой и безустанным мельтешением госпожи Ямасита кроется какая-то тайная грусть, точно в семье есть давно пропавший любимый родственник, о котором никто не говорит, но вес помнят. Старички встают рано и ведут активную жизнь, хорошо и сбалансировано питаются. Но внуков у них нет. Какой толк от умения чувствовать зрелость персика по аромату, если это знание некому передать? Когда деревья срубят, для них закончится целая жизнь.
Когда приходит время покинуть Увадзиму, одна лишь мысль о возвращении в Токио вызывает у меня священный ужас.
В старой части Киото мы останавливаемся в крошечной гостинице. Она упрятана в глубине крошечного переулочка и принадлежит четырем старым сестрам, которые сосуществуют в полной гармонии и общаются словно телепатически. Провожая нас в комнату, они кланяются, а перед тем, как задвинуть за собой бумажную дверь, садятся на костлявые и плоские колени.
Мы здесь, чтобы увидеть Гион-мацури* – самый значительный фестиваль в Киото. Но прежде предстоит сделать кое-что очень важное. Я покупаю телефонную карту, и мы звоним папе.
____________________
* Праздник отмечается 17 и 24 июля в честь окончания эпидемии чумы, вспыхнувшей в столице в 869 году. Имя ему дал раскинувшийся в центре города квартал Гион, где находится древнее синтоистское святилище Ясака.
____________________
Мне слышно только то, что говорит мама, но легко предположить, что он ей отвечает. Мама щебечет без остановки, захлебываясь рассказом о сверхскоростных поездах и гейтболе. Папа же почти все время молчит.
«Чего тебе больше всего не хватает?»
«Стульев, – не раздумывая, отвечает мама. – Очень неудобно сидеть все время на полу. И нормальных салатов».
Она рассказывает про международный гончарный центр, расположенный неподалеку: 8 громадных печей для обжига и 50 мастеров-иностранцев, которые живут здесь постоянна
«Неужели в следующем году их станет пятьдесят один?» – интересуется папа.
И тут я понимаю. Он боится. Боится ее потерять – она как птичка, которой дали возможность расправить крылья, и теперь она уже никогда не вернется в безопасную клетку. Мне хочется вырвать у мамы телефон и сказать отцу, чтобы не волновался. Я уже несколько дней наблюдаю за мамой. В ее глазах все еще горит любопытство, интерес пока не ослаб, но в возрасте такие путешествия даются намного труднее и уже не кажутся чем-то естественным, как в молодости. Еще 2 недели, и она будет рада отправиться домой.
Я и не заметила, как в последние несколько лет мы с мамой постепенно поменялись ролями. Было время, когда она открывала мир для меня. Сейчас я взяла эту роль на себя. Думаю, теперь она готова отпустить меня в одинокое приключение, а потом я привезу домой кучу историй и буду рассказывать их по вечерам у камина за чашкой чая.
Мама спрашивает у отца, не хочет ли он какой-нибудь сувенир из Японии. Он, конечно, хочет, только ни за что в этом не признается. Но мама с папой женаты почти 40 лет – достаточно, чтобы не ошибиться в выборе подарка.
«Я очень хочу домой», – говорит она.
Всего 2 ночи в Киото – и усталые путешественницы опять садятся в поезд. Мы договорились встретиться с Гэндзи ин Юкико я вместе поехать на самурайский фестиваль в Сома. Это 300 миль к северу. Приезжаем слишком рано и селимся в риокане, который забронировала для нас Юкико. 200 долларов за ночь, и что мы имеем? Низкий столик, чайник с заплесневелым чаем и футон в чулане. Мама в ужасе: во всем здании всего одна ванная, и нам предстоит делить ее с дюжиной незнакомых мужчин.
На поле уже съехались 200 конных «самураев», все как один во взятых напрокат пластиковых доспехах и париках, похожих на огромные грибы. «Воины» с самодовольным видом рассекают кругами поле и покрикивают на несчастных пехотинцев, чтобы те не путались под ногами. Поразительно, как некрасиво могут звучать мягкие шипящие японские согласные, если их пропустить сквозь опухшие голосовые связки переодетого самураем офисного служащего. Липовые самураи нервно теребят рукояти мечей, явно жалея, что мечи ненастоящие и ими нельзя срубить парочку подвернувшихся под руку голов.
Раз в году, в августовские выходные, японцам наконец выпадает единственная возможность осуществить детские мечты. В то время как американская детвора размахивает пистолетами и изображает ковбоев, японские мальчишки играют в самурайских воинов, защищая свою честь пластиковыми мечами. Самурай лучше любого героя комикса: ему нипочем враждебные обстоятельства, и он готов умереть, защищая честь, долг и свою посмертную репутацию. Воин-самурай – как Джон Уэйн, Брюс Ли и сэр Гэлахад в одном флаконе, в нем есть даже что-то от учителя Йоды.
Самураев нередко сравнивают с европейскими рыцарями. И верно, они на удивление похожи. И те, и другие стремились в совершенстве овладеть навыками обращения с оружием, продемонстрировать мужество в бою и преданность своему повелителю. За победу они ожидали красивой награды и были всегда готовы умереть или умертвить врага, чтобы уберечь свое доброе имя.
Но помимо сходства между самураями и рыцарями существуют куда более разительные отличия. У самураев никогда не было культа почитания женщин, равно как и религиозных идеалов. Хотя теоретически преданность самураев должна была быть безусловной, большинство сражений проигрывалось именно из-за предательства. И самое главное отличие: милосердие, которое средневековые рыцари считали добродетелью, по понятиям самураев являлось презренным качеством
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});