Только теперь Хук заметил силуэт сокола на фоне вышитого на новом налатнике солнечного диска — яркого, как отблеск меча, нацеленного Нику в горло. Меч внезапно замер, и француз, сидя с прямыми ногами в высоком седле, воззрился на Ника. С его седельной луки свисал окорок только что убитой косули, свежая кровь пятнала чешуйчатые поножи всадника. Жильбера, сеньора де Ланфереля, владыки преисподней.
Великолепный всадник в сияющем латном доспехе, единственный из всех с непокрытой головой, восседал на великолепном коне. Латы сияли как солнце, блестящие черные волосы рассыпались по спине почти до пояса, четко очерченное смуглое лицо с орлиным носом казалось высеченным из бронзы. Полуприкрытые глаза с интересом разглядывали то Хука, замершего под нацеленным на него клинком, то Мелисанду со взведенным арбалетом наготове. Не выказав никакого удивления от встречи с дочерью в нормандском лесу, всадник мимолетно улыбнулся углом рта и сказал что-то по-французски. Девушка, порывшись в сумке, достала стрелу и вложила в желоб арбалета. Жильбер де Ланферель, которому не стоило труда ее остановить, лишь вновь усмехнулся, глядя на нацеленное ему в лицо оружие. Он заговорил слишком быстро, и Хук ничего не понял. Мелисанда горячо выпалила что-то в ответ.
Далеко за спиной Хука, где-то у поворота к английскому лагерю, раздался крик. Сеньор де Ланферель что-то сказал своим латникам, и восемнадцать из них поскакали к дороге. На ком-то красовался его герб с соколом на фоне солнца, другие были одеты в сине-зеленое, как тот француз, что захватил в плен Мэта Скарлета. Этот француз и оруженосец Ланфереля теперь остались с ним.
— Трое английских лучников, — вдруг заговорил по-английски сеньор д'Анфер, и Хук припомнил, каким образом тот выучился языку, живя в плену в ожидании выкупа. — Целых три лучника, а я-то не жалею золота своим людям, лишь бы приносили мне пальцы проклятых стрелков! — Ланферель внезапно улыбнулся, блеснув белоснежными зубами на загорелом лице. — Правда, меня то и дело норовят надуть, поэтому в Нормандии и Пикардии полно крестьян с отрубленными пальцами. Тебе известно, что она моя дочь?
— Да, — ответил Хук.
— Самая красивая из всех. У меня их девять — тех, о ком знаю, — и только одна от жены. А эту, — онвзглянул на Мелисанду, все еще держащую его на прицеле, — эту я хотел охранить от мира.
— Да, — повторил Хук.
— Ей предстояло молиться за мою душу, а теперь выходит, что для спасения души мне надо заводить других дочерей.
Мелисанда что-то яростно выпалила, Ланферель только улыбнулся.
— Я отправил тебя в монастырь, — продолжал он по-английски, — потому что ты слишком хороша для крестьянина и недостаточно высокородна для знатного. Ты, правда, предпочла крестьянина, — Ланферель смерил Хука презрительным взглядом, — и яблочко сорвано, да? Но ты по-прежнему принадлежишь мне.
— Она моя! — вставил Хук.
Француз предпочел не расслышать.
— И что теперь? Отвезти тебя обратно в монастырь? — При виде арбалета, который Мелисанда при этих словах подняла на дюйм выше, Ланферель довольно ухмыльнулся. — Ты ведь не выстрелишь!
— Зато я выстрелю! — заявил Хук, понимая всю беспочвенность угрозы: достать стрелу ему точно не дадут.
— Кто твой господин? — спросил Ланферель.
— Сэр Джон Корнуолл, — гордо ответил Хук.
— Сэр Джон? — с удовольствием протянул Ланферель. — Редкий человек! Его мать, должно быть, переспала с французом. Сэр Джон! Всегда им восхищался!.. Однако вернемся к Мелисанде. Что делать с нашей послушницей?
— Я ненавидела монастырь! — выкрикнула она по-английски.
Ланферель нахмурился, словно озадаченный ее сопротивлением.
— Тебе там ничего не грозило! И твоей душе тоже.
— Не грозило? — возмутилась Мелисанда. — В Суассоне? Где насиловали и убивали всех монахинь?
— Тебя изнасиловали? — жестко спросил он.
— Меня спас Николас. — Девушка указала на Хука. — Он убил того мерзавца.
Взгляд черных глаз задержался на Хуке, затем вновь обратился к Мелисанде. В голосе Ланфереля послышалась злоба.
— Чего ты хочешь? Мужа? Чтоб было кому за тобой приглядывать? Этот сгодится? — Он кивнул на оруженосца. — Может, выйдешь за него? Он даже благородных кровей, хоть до дворян и не дорос: его мать была дочкой шорника.
Оруженосец, явно не понимавший ни слова, тупо глядел на Мелисанду. Кольчужный капюшон, надетый на нем вместо шлема, обрамлял потное, изрытое оспой лицо со сломанным в драке носом и толстыми слюнявыми губами. Мелисанда скривилась и заговорила по-французски так торопливо, что Ник почти ничего не понял. Ее слова, в которых издевка смешивалась со слезами, удивили Ланфереля.
— Она говорит, что останется с тобой, — перевел он для Хука. — Однако все зависит от меня. От того, захочу ли я оставить тебя в живых.
Хук прикинул, не броситься ли на Ланфереля с луком наперевес, чтобы роговым наконечником угодить в горло или в мякоть под подбородком и давить, пока цевье не доберется до мозга.
— Нет, — услышал он тихий голос, который явно принадлежал так давно молчавшему святому Криспиниану. — Нет, — повторил святой почти шепотом.
Хук чуть не упал на колени от благодарности. Его святой вернулся!
Ланферель смотрел на лучника с усмешкой:
— Думал на меня напасть, англичанин?
— Да, — признался Хук.
— А я бы тебя убил. Может, так и сделать? — Сеньор д'Анфер вгляделся в деревья, за густой листвой которых ждали у дороги повозки. Оттуда донеслись крики, послышался звук спускаемой тетивы. — Сколько вас здесь?
Ник хотел было солгать, но рассудил, что Ланферель так или иначе узнает правду.
— Сорок лучников.
— Латников нет?
— Нет.
Ланферель пожал плечами, словно не услыхал ничего ценного.
— И что? Возьмете Гарфлёр, а потом? Пойдете на Париж? На Руан? Не знаешь? Зато я знаю. Куда-нибудь да пойдете. Неужели ваш Генрих спустил столько денег лишь для того, чтобы захватить одну мелкую гавань? Он явно хочет большего. А когда пойдете дальше, англичанин, мы будем рядом, впереди и сзади, и вы станете гибнуть по одному, пока не останется всего горстка — и тогда мы окружим вас, как волки стадо. И моя дочь погибнет оттого, что ты не сможешь ее защитить?
— В Суассоне твою дочь спас я, а не ты.
Лицо Ланфереля исказилось яростью, кончик клинка дрогнул, однако в глазах француза мелькнула неуверенность.
— Я ее искал, — возразил он так, словно оправдывался.
— Значит, плохо искал! — бросил Хук. — А я ее нашел!
— Его привел Господь, — добавила Мелисанда по-английски.
— Вот как? Господь? — К Ланферелю вернулась уверенность. — Ты думаешь, англичанин, Бог на вашей стороне?
— Я знаю, что Он за нас, — твердо сказал Хук.
— А ты знаешь, как меня называют?
— Владыкой ада.
Ланферель кивнул.
— Это всего лишь имя, англичанин. Чтобы пугать невежд. Однако, несмотря на имя, после смерти я хочу попасть в рай, а для этого мне нужно, чтобы за меня возносили молитвы, служили мессы и пели псалмы. — Он кивнул на Мелисанду. — Почему бы ей за меня не молиться?
— Я молюсь, — возразила Мелисанда.
— А доходят ли до Господа ее молитвы? — продолжал Ланферель. — Она предала Бога ради тебя, таков ее выбор! Так посмотрим же, чего хочет Господь, англичанин! Подними руку.
Хук не пошевелился.
— Жить хочешь? — рявкнул Ланферель. — Подними руку! Не эту, правую!
Хук поднял правую руку, на которой кончики пальцев от постоянного трения загрубели до мозолей.
— Расцепи пальцы, — велел Ланферель и медленно коснулся мечом Никовой ладони. — Мне ничего не стоит тебя убить, да только ты понравился моей дочери, а ее желание мне дорого. Однако ее кровь тебе досталась без моего позволения, а за кровь платят кровью.
Ланферель чуть двинул кистью — сильно и точно, так что острие клинка прочертило в воздухе след длиной со стрелу и, не оставив Нику лишнего мига, чтобы убрать руку, отсекло ему мизинец. Хлынула кровь. Мелисанда закричала, по-прежнему не смея выстрелить. Боль, которой Хук не почувствовал в первый миг, тут же пронизала всю руку до плеча.
— Вот так, — с удовольствием протянул Ланферель. — Оставляю тебе те пальцы, что нужны для лука. Ради моей дочери. Но когда вас окружат волки, англичанин, мы с тобой сочтемся. Если вы победите, она останется с тобой, если нет — отправится на супружеское ложе. — Ланферель кивнул на толстогубого оруженосца. — Ложе вонючее, согласен, да и похотлив он как кабан. Еще и храпит. Принимаешь уговор?
— Господь даст нам сил, мы победим, — ответил Ник. Руку свело болью, однако он не показывал вида.
— Послушай, что я скажу. — Ланферель склонился с седла. — Господу плевать на твоего короля, да и на моего тоже. Ты согласен на уговор? Мы бьемся за Мелисанду, да?
