— Вот видишь, ты со мной согласен, — хотя генерал Потапчук со своим шефом согласен не был, но тот не дал ему вставить реплику, а выражение его лица, скорбное и пренебрежительное, воспринял как подтверждение своим словам. — В принципе, он, как и все журналисты, нам много нервов попортил, и плакать на его похоронах я не собираюсь, но плохо то, что убили его в Москве, на нашей территории. Завалили бы его где-нибудь в Гондурасе, или Ливии, или в Западной Германии, то и бог с ним. А так в Москве, в столице нашей родины… Дело приняло политический оборот, и директор сегодня на утренней встрече стучал карандашиком по столу, стучал так, что и у меня мурашки по спине побежали.
— Знаю, как это он делает, — генерал Потапчук вымученно улыбнулся.
И тут же ему захотелось сказать, что никакой Западной Германии давным-давно не существует, и не так страшен директор, как живописует генерал-майор Огурцов. Но Потапчук сдержался: к чему дразнить гусей? Да и повод был не тот, чтобы начать артачиться и качать свои права.
— А из этого, Федор Филиппович, делаем такой вывод, — генерал-лейтенант Огурцов опять подбежал к своему письменному столу, схватил лист бумаги и показал его Потапчуку. — Вот приказ, что ФСБ берет это дело к производству. Руководителем назначаетесь вы, генерал Потапчук. Я уже приказ подписал. Так что бери своих полковников, майоров и всех, кто вам понадобится. Требуется результат, причем желательно быстрый и хороший.
— Какой здесь может быть хороший результат? Оживить француза я не смогу.
— Преступники должны быть задержаны. Думаю, нам придется отчитываться по этому делу, и отчитываться серьезно. О нем не забудут, тем более что журналисты в нем увязаны, а журналисты — народ такой… Да что я тебе говорю, генерал, ты сам имеешь огромный опыт и знаешь, что это за племя. Им ведь только повод дай, так они дерьмом зальют с ног до головы и при этом будут улыбаться.
«И при этом будут правы», — подумал Потапчук, но мысль вслух не высказал.
— Не люблю я журналистов. А что пресс-конференции приходится давать, так это меня обязали. Ты же сам, Федор Филиппович, понимаешь, без этого в нашем деле ни туда ни сюда. Мы уже страна демократическая, либеральные ценности поддерживаем, будь они неладны. Помнишь, как славно было работать, когда мы были молодыми? Полная секретность, хорошо, как у бога за пазухой! Никто на тебя косо не глянет, не напишет. А что из-за бугра клевещут, так за это им деньги платят.
— Да уж, помню, — выдохнул Потапчук, понимая, что разговор закончен, тем более что уже есть приказ.
— Так что, дорогой Федор Филиппович, болеть тебе некогда, но зубы подлечи. Решай свои дела, как можешь. Зачем нам беззубый генерал? Несолидно. Вот я к стоматологу два раза в год хожу.
Потапчук сокрушенно покивал головой. Ему очень хотелось выругаться, грязно, как ругаются сантехники или водители грузовика, но он знал, никакая ругань ничего не изменит, а лишь усугубит и без того незавидное положение. Единственным утешением во всей этой ситуации была мысль, которая возникла у генерала: может быть, весь мир для него мрачен по той простой причине, что у него болит зуб, болит, не переставая. А как только он съездит к своему давнему другу, Якову Наумовичу, тогда глаза откроются, пелена спадет, и он все увидит, услышит, поймет, все станет отчетливым и прозрачным, мир станет лучше. Его раздражал пестрый галстук замдиректора ФСБ, его раздражал запах, голос заместителя.
Его сегодня раздражало все, а больше всего то, что преступлению, с которым ему придется возиться, придана политическая окраска. Сейчас это дело окажется на контроле многочисленных зарубежных журналистов, свои тоже не отстанут, станут писать в каждой газете, в каждом журнале. Да и по телевизору будут показывать его сотрудников, дом, квартиру и, естественно, портреты Макса Фурье и Сержа Максимова, которые пострадали, как скажут их коллеги, в борьбе за правое дело, хотя почему они погибли — еще очень большая загадка.
— Что это ты задумался, прямо поник весь? — услышал он голос генерал-лейтенанта Огурцова.
Потапчук тут же поднялся со своего места, передернул плечами:
— Постараюсь.
— Уж постарайся. Всем, чем нужно, поможем. Если будут проблемы, обращайся в любое время. Но ты, я знаю, по пустякам беспокоить не станешь, потому что ты, как и я, старая гвардия, не то что нынешнее племя.
— Да уж, — произнес в сердцах генерал Потапчук, покидая кабинет генерал-лейтенанта Огурцова.
Он пока еще имел зазор времени, в ФСБ один только Потапчук знал о том, что Фурье ездил в Витебск вместе с Омаром.
«Но что это может дать? Глеб постоянно вертелся рядом с афганцем и французом… Смог услышать что-то, чему не придал тогда значения…»
Федор Филиппович пришел к себе и тотчас собрал совещание, отдал нужные распоряжения, подписал приказы. Созвонился с руководителем МУРа, прокуратурой, поставил в известность всех, кого надо, о том, что это дело будет расследоваться, параллельно с МУРом и прокуратурой, Федеральной службой безопасности. Эта новость неприятно поразила как МУРовцев, так и прокуратуру. Как правило, у семи нянек дитя без глаза, а если подключается ФСБ, то дело принимает серьезные обороты: придется рыть землю по-настоящему, на самотек работу не пустишь, придется каждый день отчитываться, как можно скорее класть на стол результаты.
После совещания Потапчук попросил своего помощника принести ему прессу, всю, которая вышла утром, и найти материалы, в которых журналисты высказывались по делу Макса Фурье.
Зуб продолжал болеть. Ни таблетки, ни сигареты на него не оказывали ровным счетом никакого влияния. Генералу даже показалось, что за работой он привык к боли и может с ней смириться.
Но, когда кабинет опустел, когда последние приказы и распоряжения были прочитаны и подписаны, генерал понял: это была лишь иллюзия, короткая передышка. Зуб разболелся с новой силой, то ли потому, что на него попал чай, холодный воздух, то ли он уже болит от приоткрытого рта. Генерал Потапчук плотно сжал губы.
В половине второго, страдая и мучаясь, он вызвал машину, спустился к служебному входу. Осторожно забрался, чтобы не потревожить зуб, на заднее сиденье и назвал водителю адрес.
— Что, Федор Филиппович, продолжает болеть? А вы не пробовали кусочек сала приложить?
— Чего? — хмыкнул Потапчук.
— Старого сала, товарищ генерал. Говорят, очень действенный способ. Я вам еще утром хотел сказать. Моя бабка, когда у нее болели зубы, привязывала к запястью разрезанный надвое зуб чеснока. Но привязывать надо, Федор Филиппович, не с той стороны, где зуб болит, а с противоположной.
— Что ты там рассказываешь про чеснок и про сало?
— Это старинные способы.
— Ты знаешь самый лучший старинный способ избавиться от головной боли?
— Выпить сто граммов.
— Нет, — сказал Потапчук и поморщился, — самый лучший способ — это отрубить голову, тогда она перестает болеть. Думаю, что и с зубом надо поступить так же.
— В смысле, дернуть? — лавируя в потоке машин, переспросил водитель.
— Думаю, да. И мне это сейчас предстоит.
— Я вам сочувствую. Когда мне вырывают зуб, то я старею сразу лет на десять, — водитель произнес эту фразу и осекся. Генерал Потапчук ему казался древним стариком, таким же древним, как «Царь-колокол» и «Царь-пушка». Генерал Потапчук и был одним из самых старых сотрудников аппарата ФСБ, человеком, о котором ходили легенды.
Молодым показывали генерала Потапчука и говорили:
— Вот, смотрите, генерал Потапчук идет.
Выпускники академии с восхищением смотрели на подтянутого и все еще моложавого генерала, который быстро шел по коридору, как правило опустив вниз голову.
«Что, это тот самый?»
«Да, тот самый Потапчук.»
Самому же Федору Филипповичу иногда казалось, что он лично был знаком и с Дзержинским, и со всеми прочими руководителями МГБ, КГБ, ФСБ.
«Как долго я работаю? — иногда думал генерал, — Давно пора покинуть эти стены и ходить сюда лишь на торжественные собрания.»
Но начальство за Потапчука держалось обеими руками, таких практиков, как он, в ФСБ оставалось немного.
— Сюда, Федор Филиппович? — спросил водитель, останавливаясь перед двухэтажным зданием без всяких вывесок.
На стоянке было припарковано несколько шикарных тачек, одна из которых — Потапчук определил это мгновенно — принадлежала чешскому посольству, и, судя по номеру, ездил на ней консул Чехии.
Потапчук не спеша, боясь потревожить больной зуб, выбрался из машины с антеннами спецсвязи. Обернувшись, он взглянул на свое отражение в тонированном стекле и, неудовлетворенный увиденным, направился к частной стоматологической клинике Кучера. Генерал открыл тяжелую дверь. Звякнул колокольчик.
«Прямо как в баре», — подумал Потапчук и тут же увидел приятную миловидную девушку, сидевшую за стойкой перед телефоном.
