От такой пилорамы, как маманя, на край света убежишь! И про детей не вспомнишь, какие уж тут дети, когда ни днем, ни ночью житья нету…
Крутя педали и по возможности объезжая самые глубокие рытвины, Николай Ежов проклинал себя за глупость. Он ведь тоже мог сбежать из родительского дома, и не просто сбежать, а очень даже неплохо устроиться. Да где – в самой Москве! Ведь звали его, дурака! Перед самым дембелем прислали в часть бумагу на его имя: не хотите ли, мол, уважаемый Николай Сергеевич, пополнить собой ряды славной столичной милиции? Но куда там! Николай-то Сергеевич – он же у нас гордый! Кто – я? Кем – ментом поганым, мусором тротуарным?! Да ни в жизнь! Дома маманя, брательник, пацаны, с которыми рос, Клавка – зазноба, невестушка… Короче, взял он эту бумажку и пошел в сортир.
А домой приехал – и понеслось. Пацаны, кто с мозгами, давно из поселка пятки намылили, а которые остались… ну, по-всякому, в общем. Работы нет, пойти некуда, заняться нечем, только и остается, что самогонку пить. И Клавка, невеста, туда же. Как послушал, чем она тут два года занималась, как солдатика своего ждала, – ей-богу, волосы дыбом встали! Хотел голыми руками придушить стерву, да передумал. Из-за какой-то шалавы в тюрьму садиться?
Несмазанный велосипед скрипел на всю улицу. Хотя, казалось бы, что стоит попросить у мужиков на мехдворе чуток солидолу и прекратить это безобразие? Ничего не стоит, да только это ж надо собраться, сходить на этот их мехдвор, то да се… Лысые шины то проваливались в песок, то вязли в грязи, то бойко катились по убитой до каменной твердости земле, давая Николаю возможность немного отдохнуть. Привязанная к раме бамбуковая трехколенка в линялом брезентовом чехле воинственно торчала вперед, и латунное соединительное кольцо на конце первого колена усиливало ее сходство с пулеметом боевой машины десанта, «бээмдэшки», которую Николай водил во время службы в армии. Впереди показалась фигура участкового Ковалева, и Николай пожалел, что к раме у него привязана всего-навсего удочка, а не пулемет. Нажать бы сейчас гашетку да поглядеть, как от этого серого чучела клочья полетят!
Участковый махнул рукой – не просто так, чтобы поздороваться, а этак повелительно: дескать, погоди-ка, гражданин Ежов, разговор к тебе есть! Николай отвернул в другую сторону припухшее с похмелья лицо, украшенное полностью сформировавшимся, набравшим силу и колер, зрелым, полновесным фингалом под левым глазом, но не тут-то было: не ограничившись жестикуляцией, Ковалев крикнул:
– Колян! Слышь, Николай Сергеич! Притормози-ка, разговор до тебя имеется!
Николай спрыгнул с велосипеда и первым делом дернул книзу козырек старенькой, еще отцовской кепки, как будто тот действительно мог скрыть синяк, замеченный Ковалевым, наверное, за версту – уж больно впечатляющее и броское было украшение.
Участковый протянул руку, и Николай ее пожал – а как не пожать-то? Ворот серой милицейской куртки был засален, лейтенантские звездочки потускнели и облезли, и попахивало от Ковалева какой-то дрянью – неопрятной кислятинкой и печным дымком, поскольку жил он, как, считай, девяносто процентов земляков, в частной развалюхе, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать домом. И ладонь у него была мозолистая, заскорузлая, как у колхозника. Ковалев с женой держали свиней и кур, да и вообще жизнь в частном доме – не сахар: дров наколи, огород вскопай, крышу подлатай, забор поправь…
– Чего с лицом-то? – как бы невзначай поинтересовался участковый.
– Упал, – неохотно сообщил Николай.
– Оно и видно, что упал. Чего-то у нас в поселке падеж начался. Полчаса назад Митьку Волошина на улице встретил – ну, не поверишь, вся морда вдребезги! Тоже, говорит, упал…
Николай крякнул. Подробности вчерашнего вечера, как и многих других вечеров, скрывал туман алкогольной амнезии, но свой разговор с Митькой Волошиным он помнил – по крайней мере, отчасти. Началось, как водится у мужиков за бутылкой, с армейских воспоминаний, а кончилось – опять же как водится – потасовкой. Митька – лось здоровенный, но десант – он и в Африке десант. Словом, Николай Митьке здорово накостылял, а если б мужики не оттащили, может, и прибил бы – уж очень Митька его разозлил. Хотя чем именно, Николай теперь, хоть убей, не мог припомнить. Ну, была же, наверное, причина, ведь не просто так, от нечего делать, они завелись друг дружке морды ломать!
Но это, между прочим, их с Митькой Волошиным личное дело. Ковалев-то чего лезет? Неужто Митька до того опустился, что в милицию нажаловался? Да, верно говорят, что со временем люди меняются. И не в лучшую, мать их, сторону…
– Мало ли кто где упадет, – угрюмо проворчал Николай, глядя в сторону. – Я и говорю: дороги бы сперва заасфальтировали, а потом уж удивлялись, чего это люди падают…
– Не скажи, – дружелюбно возразил участковый. – Мордой в асфальт – оно, знаешь, того… В земельку – оно мягче.
– Тоже правильно, – согласился Ежов.
Он взял из протянутой милиционером пачки сигарету без фильтра, прикурил от поднесенной спички и сразу же, звучно отхаркавшись, сплюнул на землю. Они стояли рядышком – плюгавый востроносенький лейтенант милиции в засаленной серой форме и высоких нечищеных башмаках и плечистый огненно-рыжий детина с подбитым глазом, в армейском камуфляже и десантском тельнике с голубыми полосками, который не снимал ни днем, ни ночью, хотя демобилизовался почти полтора года назад. Какой-нибудь столичный умник, выпускник философского факультета МГУ, по этому поводу наверняка не преминул бы заметить, что повальное увлечение гражданских лиц армейской амуницией является весьма тревожным признаком, особенно в сочетании с беспробудным пьянством.
– Митька – это ладно, – тоже закурив, сказал участковый. – Заявление не стал писать, и хорошо. Как говорится, баба с воза – кобыле легче. Я тебя, Николай Сергеич, про другое хотел спросить. Вот ты у нас в десанте служил, так?
– Ну, – сказал Николай. – Допустим, служил. А что, нельзя?
– Закон этого не запрещает, – авторитетно заявил участковый.
– Ну, спасибо, – сказал Ежов и снова смачно харкнул на землю. – А то я уж было испугался.
– Зря, – успокоил его участковый. – Служба в армии – почетная обязанность каждого российского гражданина. Я чего спросить-то хотел? Слушай, а это правда, что ты вроде диверсионную подготовку прошел?
Этот вопрос Николаю не понравился. О происшествии на железнодорожном мосту уже три дня гудел весь поселок. Болтали, как водится в таких случаях, о диверсии, хотя, с точки зрения Николая, все было гораздо проще: пути надо содержать
