Однажды холодным утром я чувствую комок в горле и не могу проглотить его целый день.
Однажды промозглым днем я обнаруживаю в моем старом сапоге потерянную листовку, прилипшую бог знает как давно. Я держу листовку у груди, пока она не загорается. Я загадываю на этой листовке желание — попасть домой. Туда, где мне будет место. Я даже щелкаю своими разбитыми каблуками друг о друга.
Однажды дождливым вечером я жду в доках, в гавани, возле общественного пляжа.
Однажды туманной ночью на горизонте появляется наполненный ветром парус, силуэт движущегося судна. Я бегу со всем, что у меня есть, а у меня ничего нет, только кулон, горящий огнем, только я и Председатель, мы спешим встретить пиратов на берегу.
Боги создали Первую Временную, чтобы отдохнуть.
— Нам нужно немного свободного времени, — сказали они. — Прикрой нас, хорошо? Вот все пароли и коды доступа.
Она вышла из осколков метеорита и не горела никакими определенными амбициями. Им пришлось приколоть ее, чтобы она никуда не улетела, настолько отвлеченный был этот новый вид души, столь склонный к свободному плаванию. Боги еще не создали гравитацию. Это было в те времена, когда лягушки без дела уплывали прямиком к облакам, времена, когда работа была единственным честным видом и формой жизни.
Первая Временная страстно хотела повторить образ богов, хотя и не была создана, чтобы напоминать хоть кого-то из них. Это было условие работы, добавленное постфактум. Так что ей постоянно приходилось изучать ее изменения, на скорую руку придуманные методы копирования, изгибы сопереживания. Ее почерк идеально повторял тот почерк, что все ожидают увидеть. Она жила в пространстве между тем, кем она являлась, и тем, кого должна была заменять. И чем больше давали ответственности Первой Временной, с тем большим рвением она выполняла задания, заполняла документы и вела списки.
— Сожги этот куст, — приказал один бог, и она это сделала.
— А теперь верни этот куст, словно он и не горел никогда, — сказал другой бог, и она познала каторгу выполненных и отмененных заданий, грубых созданий и рассозданий земли.
— Могу я остаться? На постоянную работу? — спросила она, но боги просто рассмеялись и ушли на обед.
Первая Временная изучала мир. Изучала недостатки богов, их характеры и их вечные споры. Их склонность к бюрократии позволяла ей существовать. Она заметила обманчивость постоянства в мире, где все конечно, и все равно продолжала желать этого постоянства.
Однажды вечером, когда ее работа была окончена, у нее появился свободный час на неподчинение. С закрытыми глазами она создала себе друзей. Нет, сотрудников. Нет, коллег, так она думала. Другие временные появились из подошв ее чутких сандалий, затем были развеяны ветром. Она потянулась с небес, чтобы найти их, погрузила ладонь в поток и вытянула их, словно весло лодки, глубоко окуная в воду и поднимая вперед. Она вытерла их, высушила и дала им кожаные ежедневники, чернильные ручки, заламинированные инструкции о том, как взаимодействовать с миром.
Они были созданы путешественниками, с ветром за спиной, предназначенные для того, чтобы заполнять дыры, которые не заштопали боги. В небе сияли звезды, но не висела луна, и тогда Временная округлила свое тело в сияющий шар.
— Отличная идея, — сказал один бог, потягивая амброзию, и по образу Временной сотворил луну.
Намерения оленей не всегда очевидны их собратьям, и Временная изогнула свои руки в рога, чтобы животные могли сталкиваться ими в острых схватках и в итоге приходить к какому-то решению. Кончики шнурков всегда были обтрепаны. Временная уменьшилась в сотни раз и с новым чувством уверенности в себе надела на кончики шнурков специальные зажимы. Небеса не хотели встречаться с морем, и тогда Временная сложила себя в тонкую соединительную линию воздуха и тумана, позже названную горизонтом.
В мире становилось все больше разных вещей, но сам он не увеличивался в размерах. Беспорядок создавал впечатление готовности, но Первая Временная знала, что осталось еще немало работы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Поумнейте, — предлагала она своим коллегам.
Они заметили отсутствие нормальной посуды и превратились в миски, тарелки, чашки, забытые и оставленные в собственной грязи. Они заметили отсутствие хранилищ и растянулись в шкафы. Они заметили постоянную утечку доброты и сбросили кожу, чтобы сделать из нее сердца и надеть их на рукава как напоминание. Они всегда замечали, с облегчением, изобилие доброты, неизбежно возвращающейся назад.
Временные вырастили выносливые ноги, крепкие руки, более устойчивые к вынужденным трансформациям. Они подходили к местам и заполняли их. Тыся-чи лет менялись, как сигнал светофора, и переходили улицу. Иногда пешеходный переход не сдерживал движение, и все равно временного, сбитого автобусом, редко оплакивали и даже почти не заменяли. В конце концов, кто будет тратить время, заменяя замену? Так что временные обладали своего рода собственным гибким постоянством.
— Ну а теперь вы наймете меня на постоянной основе? — спросила Первая Временная.
— Зайди к нам в офис, — сказали боги, и она проследовала к их столам.
— Мне очень нравится твоя изобретательность, — сказал один бог с намеком на многоточие, и Первая Временная верно предсказала грядущее, зловещее «но».
В наличии не было постоянных позиций.
— А где-то в ближайшем будущем они появятся?
— Возможно, — сказали боги. — Ближайшее будущее — весьма относительное понятие в нашем великом проекте.
— А в каком-нибудь будущем они появятся? — спросила Первая Временная спустя еще сто лет.
— Будущее относительно.
— В будущем? — спросила она, когда календарь напомнил спросить снова.
— Будущее относительно.
— В будущем?
— В будущем.
Первая Временная вышла из офиса богов и зашла в туалет в конце коридора. Это был не то чтобы коридор, понимаете, скорее примерное описание эмоций, связанных с движением и прибытием. Это был не то чтобы туалет, опять же, но ощущался он так же, как туалеты в офисах. Сияющий, с раскатистым эхом, пустой, выложенный плиткой.
Первая Временная заперлась в кабинке и стала Первой Временной, Плачущей в Туалете на Работе, первой в своем роде. Горячие слезы текли по ее лицу, и она вытирала их рукавами. Она сидела на опущенной крышке унитаза в своем платье, притопывая ногой, ожидая, когда слезы отступят. Она была на дне, и в этот момент под дверцей появился ворох носовых платков.
Первая Временная вышла и обнаружила себя в окружении своих временных коллег. Они держали чашки с чаем, и тушь для ресниц, и плитки шоколада.
— Все в порядке! — сказали они, похлопывая ее по плечу и поправляя ей волосы. — Мы подождем, пока тебе не станет лучше, — сказали они. — Нам больше нечего делать. Нам негде быть, кроме как здесь, с тобой.
Взяв себя в руки, она вернулась к своему рабочему месту в сопровождении временных. Затем они снова разошлись, через офис, по миру.
— Нам так жаль! — сказали боги, возвышаясь над столом Первой Временной.
Она почувствовала, что их сожаление искреннее, потому что была создана, чтобы ощущать мир, активно проверяя сострадание. Она не могла не понять, откуда оно исходит, потому что сама исходила оттуда же, потому что должна была начинать там, где все прочие заканчивают. Она жила в остром углу, намекающем на пределы мира. Если бы они заперли ее в комнате изо льда, она, вероятно, увидела бы вещи с их точки зрения, дрожа в собственном отражении.
Она заменяла богов, когда те уезжали в длительный отпуск. Она заменяла свои дни, пока их больше не осталось, и затем начинала заново. Она смотрела на коллег, пока те спали, и молилась, чтобы они нашли свою стабильность, даже если этого не смогла сделать она. Обеденные перерывы были короткими и хаотичными. Они всегда состояли из маленького бутерброда из маленькой коробочки. Всегда был дедлайн или срочная работа. Всегда была яркая ручка и новая тетрадь. Она могла находить отблески радости в этой эфемерной жизни.
