— А с Голосеевым помирились? — как бы не расслышав его, спросила Лерка.
— Мы с ним не ругались. Он приплыл с «Перуном» через месяц. Он клялся, что и в самом деле разыграл меня. Что в коробке была пленка с финишем «Золото инков» и церемонией, награждения. Но мне почему-то было уже все равно. Я готовился к «Ожерелью Пиренеев» с другим напарником. С Ашотом Мелкуяном. На «Серебристом песце».
— Тары-бары-растабары-серебристые-песцы, — забавно пропел Тимчик. — Не пора ли нам пора. Вперед, к мрачной пещере Леркиных тайн! Наши тайны русские, отечественные, маленько похлестче ихних перуанских-заокеанских. Но тоже без вещественных доказательств.
«Зря я злоблюсь на Тимчика, — подумал я. — Его привычка все осмеивать, все пародировать, надо всем острить — вовсе не прихоть, а жизненная потребность. Это его пища. Без нее он не сможет существовать вообще. Как не смог бы сочинять свои залихватские статьи в периодике без раскавычивания чужих цитат, без переваривания (и перевирания) чужих мыслей. Поглощает чужое, а получается вроде бы свое. И в этом, только в этом секрет несокрушимости кандидата технических наук».
Мы двинулись в путь.
Через полтора часа мы вышли к серному источнику. Струи горячей шипящей воды наклонно били прямо из скалы на высоте человеческого роста, и крутиться под живительным дождем было наслаждением. Тимчик купаться не захотел — он что-то записывал в блокнот. Здесь мы пообедали. Дальше нужно было подниматься вверх по ущелью Тас-Аксу. В переводе с казахского это означает «Река белых камней». Лерка перевела удачнее — «Белокаменная». По ее словам, отсюда оставалось ходу около двух с половиной часов. Следовало поторопиться, чтобы успеть к ночлегу хотя бы в сумерках.
Я шел за Леркой по скользким плоским камням. Река звенела. Несколько раз я замечал на перекатах быстрые тени рыб.
Жаль, что размотать удочку придется лишь завтра. В многоугольнике неба завис недвижно орел. Я начал мысленно перелистывать страницы красной ученической тетрадки в клетку, которую дала мне прочесть Лерка в первый же день моего прилета. Лерка сказала, что вызвала меня в Алма-Ату только затем, чтобы я прочитал эту тетрадь и помог ей в остальном…
«Почему лишь теперь, весной, в апреле, я решаюсь занести на бумагу все то, что следовало записать, притом незамедлительно, еще тогда, прошлым августом? Ведь недаром говорят, что уже через неделю после какого-либо события его подробности оскудевают в памяти наполовину. Впрочем, я не опасаюсь этого. Те подробности не оскудеют в памяти вовек, хотя случившееся не только Тимчику, но и мне порою представляется сном. Вернее, сном во сне. Как у Лермонтова в стихотворении „Сон“, где „в полдневный жар в долине Дагестана“ герой видит во сне самого себя смертельно раненным, спящим мертвым сном, а в том, другом сне, он созерцает заснувшую юную деву, которая также грезит во сне („И снилась ей долина Дагестана, знакомый труп лежал в долине той, в его груди, дымясь, чернела рана, и кровь лилась хладеющей струей“). Выходит, сон даже тройной, точнее, строенный…
После того как Тимчик поднял меня на смех (слава богу, ему хватило порядочности не трезвонить, как обычно), я решилась вообще отмалчиваться, даже отца обошла, хотя неустанно, навязчиво думала лишь об этом. В ноябре я не поехала с ним в Венгрию, промаялась всю зиму в библиотеке над диссертацией, сочинив, к ужасу Тимчика, страниц тридцать, не более.
Говорят, на Востоке существует болезнь с мудреным названием „смертельное томление от воспоминаний“. Человек способен даже умереть от невозможности еще раз пережить наяву событие, врезавшееся в память. Например, последнее свидание перед разлукой.
Теперь поняла: записываю, чтобы оставить какой-никакой документ. Как сказано в „Мастере и Маргарите“, рукописи не горят…
Но начну по порядку.
Середину августа я провела в альпинистском лагере. Мы готовились к траверзу трех вершин, включая пик Авиценны. Сборы проходили нормально. Наш тренер Джумагельдинов был доволен мною. Но буквально накануне штурма я слегка простудилась (тайно поплескалась в ледяном ручье, жара стояла страшенная). Наутро я захрипела, и меня — о ужас! — не взяли. Уверена, что Марат Иннокентьевич посмотрел бы сквозь пальцы на легкую простуду, но Цецилия Аркадьевна, эта толстая змеюга с красным крестом, уперлась, и ни в какую. Все-таки улучила момент подло отомстить за то, что ее Яков Борисович прислал мне двести больших садовых ромашек ко дню рождения, а простодушный Тимчик всех оповестил…
Утром они всемером ушли на траверз без меня. Я поплакала немного у ручья, опять искупалась и решила в отместку бросить альпинизм до конца моих дней. Во всяком случае, дожидаться их триумфального возвращения через неделю я не собиралась. В конце концов, до перевала Трех Барсов спускаться чуть больше суток. Дорога удобная, неопасная. Заночевать можно у слияния ручья с Тас-Аксу. Это немного выше серного источника. А от Трех Барсов легко уехать на машине: раз в день она приезжает к чабанам.
Положив в рюкзак одноместную палатку, спальный мешок, кое-что из еды (точнее, две банки тушенки, хлеб, сгущенку), я оставила на видном месте записку, где объясняла, что по неотложному делу возвращаюсь через Трех Барсов. Этим путем я ходила десятки раз, чаще всего с филфаковцами, сдающими нормы на значок „Альпинист СССР“.
Погода стояла изумительная, рюкзак совсем не оттягивал плечи. К заходу солнца я легко спустилась к месту ночевки.
Обычно мы разбивали палатки на левом склоне ущелья. Там был удобный выступ на скале, площадка метров шестидесяти, поросшая травою и шипигой, как у нас называют низкорослый горный шиповник. С выступа утром, на восходе солнца, хорошо было наблюдать, как лучи пробивают туман по всему ущелью, как внизу сливается узкий пенящийся ручей с большой речкой. Я говорю „большая речка“ условно, в тех местах Тас-Аксу не такая уж и широкая: в августе через нее перескакивают с камня на камень.
Я поставила палатку вплотную к скале, поужинала всухомятку и сразу же заснула как убитая.
Среди ночи меня разбудил грохот. Земля подо мной вздрагивала. Где-то рядом рушились камни. Но вскоре все успокоилось. Кто часто бывает в горах и видит (а еще чаще слышит), как сходят лавины, кто знает коварный норов каменных осыпей, тот не особенно нервничает при подобных звуках даже среди ночи. И я опять забылась.
Мне привиделась Земля из космических глубин. В хороводе среди других планет она светилась, словно купол одуванчика.
Она пульсировала как живое существо, я приближалась к ней…
Нет, сначала важно описать, как именно я приближалась к Земле в том сновиденье.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
