Колонок оставлял след помельче и не такой чистый. Длинные волоски у ногтей колонка опушали снежную мякоть неострым, расплывчатым треугольником. Старик непременно заметил бы это. Но перед глазами его на снегу виднелся такой совершенный узор, повторить который было бы трудно даже умелой руке человека. Коготь в коготь, палец в палец ставил соболь свои аккуратные лапы. И не было ни одного неряшливого штриха ни внутри, ни снаружи следа, по которому можно было бы усомниться в зрелости быстроногого зверя.
Пробежав сквозь густую поросль, соболь на ровном снегу поляны два раза сменил ход, оставляя то парные следы на прыжках, то строенные на тихом ходу. Старик с волнением разглядывал эту привычную для зверя манеру, моргая выцветшими от времени глазами, глотая воздух полуоткрытым ртом. Теперь в своей догадке он уже не сомневался нисколько. Собака нашла след соболя — это точно, и надо было только скорее действовать, чтобы не дать ему далеко уйти.
Оторвавшись наконец от следа, старик первым делом окликнул собаку.
— Урча! Назад! Уймись, оглашенная! Урча, Урча, — снова и снова звал он до тех пор, пока собака, то и дело сердито оглядываясь назад, не вернулась к нему из чащи. Притопнув на нее ногой, старик проворно выбрался на дорогу, прыгнул в сани, и погнал лошадь размашистой рысью.
Дома, коротко рассказав жене о случившемся, он поспешно стал собираться в лес. Старуха, охая, поднялась с кровати, чтобы помочь ему.
— Добудешь? — несколько раз спрашивала она, глядя на мужа беспокойным взглядом.
— Неужто нет, — обнадеживающе отвечал он.
Старуха крестилась и вздыхала.
— Ну вот и слава богу. Воротишься с охоты, и деньги будут.
— Будут, будут, — кивал он головой, хотя думал совсем иное.
Работа предстояла трудная. К Новому году охотники редко выходят на соболя с собакой. Мешает глубокий снег и мороз. Старик знал это, но знал и то, что в одиночку ему никогда не справиться с хитрым выносливым зверем, и даже не мыслил себя в лесу без Урчи.
Он уложил в мешок крупу, соль, сухари, половину мягкого, пахнущего подом каравая, кусок солонины, обмет с колокольцами, мохнатое одеяло, котелок, взял ружье, топор и подпоясался патронташем. Ноша получилась тяжелая. Но без нее в тайге нечего было делать. Гонный соболь мог уйти далеко. Охота обещала затянуться надолго. Собравшись, старик на удачу молча присел. Старуха тоже, поджав губы, опустилась возле него на лавку.
— Пора, — сказал наконец старик, вставая.
Старуха повязала ему на шею узловатыми, скрюченными пальцами свой платок.
— Соседям никому не сказывай, — предупредил он, — созорничать могут, а то и оговорят…
Она понимающе кивнула головой. Старик вышел на улицу и встал на лыжи. Урча, остроухая, тонкомордая, с круто загнутым, словно крендель, хвостом и толстым загривком, оживленно вертелась у его ног.
— Пошли, — просто сказал ей старик. Урча побежала вперед. Старик мог бы сказать ей и еще многое, если бы не был уверен в том, что она не хуже его знает, зачем они идут в лес и что предстоит им там делать. К тому же он был суеверен, а длинные разговоры перед охотой не сулили ничего хорошего.
Чтобы не встретить кого-нибудь на пути, старик пошел огородами. Но возле лабаза его, словно нарочно, окликнул кривой от оспы прасол Ефим.
— Побелковать собрался, Кузьмич? — спросил Ефим, скривив щербатую, словно в нее стреляли дробью, скулу.
— Маленько, — нехотя ответил старик и быстро прибавил шагу.
— Ни пуха тебе… — хитро осклабился Ефим.
Старик крякнул. «Вынесло же такую образину некстати», — сердито пробурчал он и уже больше не отвечал ни на какие вопросы.
Остаток дня старик тропил по следу. Зверь, проскочив урман, забился в гарь. Сумерки застали старика среди огромного лесного кладбища. Лет пятнадцать тому назад на этом месте от неосторожного костра тайга занялась пожаром. Столетние сосны вспыхивали, как лучина, и, почерневшие, обуглившиеся, валились друг на друга в черные выгарины, устраивая непроходимые завалы. Пожар низиной дополз до Витима, лизнул прожорливым языком холодную воду и, зашипев, угас, оставив за собой дымящееся пепелище. Идти через это место даже теперь было трудно. Заваленные снегом колоды и частая поросль мешали на каждом шагу. Тяжелая ноша давила спину. След постепенно стал теряться в темноте.
Старик подозвал собаку и сошел с лыж. Если бы день не погас так скоро и можно было бы пройти по гари еще километра три, он отыскал бы знакомое ему по многим охотам зимовье. Тогда можно было бы раздеться и на полатях спокойно отдохнуть возле печки. Но для этого надо было карабкаться во тьме по валежинам час или два. А старик и так еле нашел в себе силы, чтобы снять с плеч мешок. Немного отдохнув, он раскопал снег, сложил из сухостоя нодью и повесил над ней котелок. Ночь наступила холодная, тоскливая, длинная. Не дожидаясь, когда закипит вода, старик закутался в одеяло и задремал. Урча улеглась у него в ногах. В лесу было тихо. Сизый дым, лизнув мохнатую снежную навязь, улетал вверх. Дым был легкий, как мысли, которые то и дело наплывали на старика откуда-то из темноты и так же быстро уносились прочь.
Сначала старик вспомнил о жене, о ее встревоженном, обращенном к нему с надеждой взгляде, робком приглушенном голосе, о враче и о том, что он непременно должен добыть ценную шкурку.
Потом перед глазами его всплыло лицо Кривого Ефима. Ефим, улыбаясь, показывал куда-то под ноги. Старик нагнулся и увидел весь день маячивший перед ним след зверя. Только теперь он почему-то показался старику почти запорошенным и не таким большим. Позади продолговатых ямок от задних лап появились совсем маленькие, похожие на точки углубления. Старик пригляделся к ним пристальнее и вдруг понял, что след этот точно не соболиный, а беличий. Кривой Ефим засмеялся. Старику стало обидно, он заплакал и проснулся.
Старик снял котелок и осторожно отхлебнул несколько глотков кипятку, поел, потом завернулся в одеяло и снова закрыл глаза. После выпитого чая ему стало гораздо теплее. Он снова погрузился в свои мысли. Думал о том, что, если к утру поднимется ветер или пойдет снег, след засыплет. Придется пережидать непогоду несколько дней и только потом снова начинать гон. Он знал, что в ненастье соболь тоже не пойдет дальше, и не беспокоился о том, что отстанет от него или потеряет его совсем. Но ему не хотелось засиживаться в лесу, и он от души пожелал мороза.
«А след хороший, — опять вспомнил он о соболе, — свежий. Урча чует: спит зверь где-нибудь в колоде. Проходной зверь. Ему без отдыха никак нельзя. Голодный,
