свечереет, у последнего вагона. Там ни унтеров, ни жандармов нет. Как вам такое предложение, славяне?
Повисла гробовая тишина, лишь струя кипятка журчала в ведре у чернявого.
Я медленно и демонстративно взялся за ручку ведра, отставил в сторону, пододвинув свою флягу на его место. Рядом молча стоял Семён. Нужно отдать должное рыжему санитару, за время беседы на его лице не дрогнул ни один мускул, да и от меня он не отступил ни на шаг. Правильный парень. Можно положиться.
Чернявый всё время, пока набиралась фляга, нависал надо мной статуей командора, многозначительно цыкая зубом. Когда же я уступил следующему в очереди, он снизошёл до ответа:
— Свидимся, землячок, вечерком…не расплескай!
Кряжистый промолчал, вернувшись на своё место в очереди.
Мда…плохо, ребятки-то далеко не дураки. Буром не стали переть и эмоциям воли не дали. Кстати, очень похоже, что это «прописка». А что? Новый человек в эшелоне. Солдатский телеграф явно донёс слухи о странном парне, которого привёл в полковой лазарет священник после того, как начальник эшелона брать отставшего от своей команды ополченца отказался. Блатных не жалуют во все времена. Хотя считать меня «блатным» — это был бы явный перебор. Вкалываю, что тот Джим Хокинс на «Испаньоле». Ни солдат, ни рекрут, ни рыба, ни мясо…
— Эй, Гаврила, куда так спешишь, постой! — оказалось, что я, задумавшись и подхватив обе двадцатилитровые фляги с кипятком, стремительно шагал в сторону лазаретных вагонов, да так разошёлся, что Семён едва поспевал за мной, — ну ты силён, охотник! Зачем только нас двоих посылали? Тебе эти фляги, что пара вёдер порожних… — я действительно практически не ощущал веса фляг, закинув их на плечи. Лишь нагревшийся от кипятка метал приятно ощущался кожей даже через шинель.
Пришлось сбавить темп. Рыжий санитар поравнялся со мной, даже не пытаясь предложить свою помощь. Лицо его было возбуждено, на нём ярко проступили веснушки.
— Слышь, Гаврила. Поломают тебя, не ходил бы. Это же известные заводилы из пулемётной роты, Глебка да Фёдор-цыган.
— Цыган? — удивился я. Чего только в жизни не бывает.
— Да невсамделишный! Прозвище за чернявость. Но до драки охотник. А ты зачем драку у последнего вагона назначил? — санитар, наконец, дошёл до сути своего вопроса.
— А ты сам смекни, Семён. Коли завяжется драка…
— Не сумлевайся, Гаврила, придут как миленькие!
— Не перебивай. Так вот, если парочкой зуботычин или, там, по уху, да под дых обойдётся — и разойдёмся полюбовно, тогда ничего. А ежели взыграет у них и совсем совесть потеряют, то уж не взыщи: валить придётся наглухо. Ну а тела ежели у вагона найдут? Если что, с нас взятки гладки. Полезли какие-то дураки пьяные на ночь глядя на крышу вагона, да и сверзились, шею поломали. Мало ли… — я был почти уверен, что Семён не удержится и доведёт до нашего личного состава сегодняшнее происшествие, поэтому намеренно сгущал краски.
Хваты эти из пулемётной роты явно выёживались перед остальными солдатами, поддерживали, так сказать, своё реноме. Поглядим, что они запоют, когда вокруг не будет столько зрителей. В своём теле я сейчас более уверен, чем ещё несколько дней назад. Не надо быть мастером кунг-фу, чтобы заявить себя в драке. Кое-что о выносливости своей и навыках равновесия-координации я уже выяснил. Вот прекрасный повод понять, как моя тушка держит удар.
Странник был прав, дрался я в своей жизни всего несколько раз, да и то вынужденно. Но он не знал одного, трясло меня от ярости каждый раз так, что зуб на зуб не попадал, а руки стакан не держали. Да и уяснил я для себя: в уличной драке есть два правила. Первое: никаких правил. Второе: не попадайся. А эти ребятки из пулемётной роты судя по рожам головорезов могут притащить с собой и железный прут, и штык, и кастет. Хотя может, я и сгущаю краски? На каторгу никому неохота. Свёрнутая шея — одно, а колото-резаная рана — совсем другое.
Рыжий санитар остановился, уставившись на меня. Лицо его вытянулось. Похоже, я слегка перебрал с намёками на смертоубийство. Но решил промолчать, тем более что мы уже пришли.
— Пронькин! — из вагона высунулся Демьян, — господин коллежский асессор к себе требует!
— А как же…? — я красноречиво вытянул вперёд фляги, держа их за ручки.
— Не твоя забота. Одну флягу захвати сёстрам милосердия. Семён, Харитона на замену Гавриле возьми, он там кашу до ума доводит, — унтер ткнул пальцем куда-то внутрь вагона.
Быстро определив вторую флягу в наше хозяйство, поспешил в сестринский вагон, не забыв тщательно обтереть тряпицей свои говнодавы. Снег на перроне хоть и не выглядел особенно грязным, но вездесущая угольная пыль всё же оставила следы на моих брезентовых ботинках с обмотками. К слову сказать, удобнейшая вещь оказалась. Носил я подобную деталь туалета впервые и раньше она при просмотре хроники или фильмов она вызывала у меня лишь недоумение и… жалость, что ли? Мол, солдатская судьбинушка — не родная тётка, не то что в ботинках и в лаптях воевать приходится. Даже долгое обувание оказалось мифом. Особая шнуровка одним концом давала возможность затягивать кожаный шнурок одним движением, позволяя одеть и завязать ботинок буквально за секунду. А уж намотать обмотки и вовсе было довольно просто. Единственным камнем преткновения были портянки, которым я отдавал предпочтение перед носками. Вот они никак не сочетались у меня с ботинками. Всё же придётся переходить на сапоги. А обмотки, как фиксатор голени, неплохо бы использовать для моих ночных тренировок.
— Здравия желаю, вашбродь! — рявкнул я, сунувшись в сестринский вагон и увидев на пороге закутка коллежского асессора Вяземского.
— И тебе не хворать, Пронькин, — удивлённо вскинулся Иван Ильич, до моего появления читавший газету за стаканом крепкого чая, — ишь, какой бравый, как чёрт из табакерки! Ты, Гаврила, конечно, молодец. Но пока лицо сугубо партикулярное, так что обращайся ко мне по имени-отчеству, а как присягу примешь, милости прошу. Присаживайся, сделай милость, — Иван Ильич указал мне на деревянную лавку у противоположной стены своего маленького «купе».
— Гхм, — присев и поедая глазами начальство, я культурно откашлялся в кулак. Общение по-свойски — это, конечно, хорошо. Но дистанцию всё же блюсти следует.
Крестьянский сын и армейский дохтур — это птицы далеко не одного полёта. Тем более, при встрече отца Афанасия с военным врачом Вяземским я случайно отметил некоторый пиетет со стороны священника. Ведь всякими там сиятельствами или светлостями тот доктора, кажется, не называл? Да и не пошёл бы титулованный дворянин в обычные полковые лекари. Хотя не факт, прецеденты, вроде бы, были.
