– Притворился, будто влюблен в Фей?
– Да.
– «Тоттенгем-Корт-роуд»!
– Подождите, – пробормотал Майлс. – Старая пословица гласит, что существуют два порока, которые можно приписать любому мужчине, – и все вам поверят. Один из них – пьянство. Мы могли бы добавить, что существуют два порока, которые можно приписать любой женщине, – и все вам поверят. Во-первых…
– Да, – согласилась Барбара, – во-первых, любую женщину можно обвинить в том, что у нее ужасный характер, – краска бросилась ей в лицо, – а во-вторых, в том, что она крутит романы со всеми местными мужчинами. Чем тише и скромнее она ведет себя (в особенности если она не смотрит никому прямо в глаза или не восторгается глупыми играми вроде гольфа или тенниса), тем скорее люди поверят, что в этих слухах что-то есть. Жестокий план Гарри основывался именно на этом. Он написал отцу множество мерзких анонимных писем о ней…
– Анонимные письма! – воскликнул Майлс.
– Он начал против нее кампанию, пуская всякие слухи о ее связях с Жаном Таким-то и Жаком Таким-то. Его родители – которые и так-то были не в восторге от его женитьбы – пришли в ужас от такого скандала и начали умолять его разорвать помолвку. Он уже начал готовиться к осуществлению своего плана, придумав историю о том, что девушка ему отказала – а это было ложью, – в которой содержался намек на некую ужасную тайну, делающую их брак невозможным. Он поведал эту историю профессору Риго, а бедный профессор Риго пересказал ее нам. Вы помните? Майлс кивнул.
– Я также помню, что, когда прошлой ночью я упомянул об этой истории, она…
– Она… – что?
– Не важно! Продолжайте!
– Таким образом, должен был разразиться скандал, и родители Гарри должны были умолять его отказаться от этого брака. Гарри осталось бы только изображать благородство и стоять на своем. Чем большую непреклонность он бы проявлял, тем настойчивее становились бы их мольбы. В конце концов он бы сдался, заливаясь слезами, и сказал бы: «Хорошо. Я порву с нею. Но если я соглашусь порвать с нею, отправите ли вы меня на два года в Париж учиться живописи, чтобы я смог забыть Фей?» Пошли бы они на это? Разве мы не знаем, как все происходит в семьях? Разумеется, они бы согласились на его требование! Они бы с облегчением приняли такой замечательный выход из положения. Однако, – прибавила Барбара, – маленький план Гарри не сработал. Эти анонимные письма страшно обеспокоили его отца, который, впрочем, даже не упомянул о них матери Гарри. Но организованная Гарри кампания – порочащие Фей слухи – провалилась в тех краях почти полностью. Вам доводилось когда-нибудь видеть и слышать, как француз, пожимая плечами, говорит: «Et alors?» – что примерно соответствует нашему: «Ну так что же?» Там жили занятые люди, им надо было убирать урожай; если похождения дамочки не мешают работе, ну так что же? – Барбара истерически рассмеялась, но взяла себя в руки. – Именно профессор Риго, всегда просвещавший Гарри относительно преступлений и оккультизма – он сам рассказал нам об этом, – подал, не ведая, что творит, Гарри идею, чем действительно можно устрашить этих людей. Как заставить их говорить и даже пронзительно выкрикивать то, что ему нужно. Это было глупо и отвратительно, но незамедлительно сработало. Гарри подкупил шестнадцатилетнего мальчика, и тот изобразил на шее следы зубов и рассказал историю о вампире… Теперь вам все стало ясно, да?
– «Гудж-стрит»!
– Разумеется, Гарри знал, что его отец не подвержен глупым суевериям и не поверит ни в каких вампиров. Да Гарри это было и не надо. Мистер Брук должен был услышать, просто не мог не услышать в любом предместье Шартра, историю о том, как невеста его сына чрезвычайно часто навещает по ночам Пьера Фреснака и… все остальное. И этого было бы вполне достаточно.
Майлс Хэммонд поежился.
Поезд с грохотом мчался в духоте туннеля. Свет дрожал на металле и обивке сидений. Слушая рассказ Барбары, Майлс ясно видел приближающуюся трагедию и в то же время словно еще не знал о том, что она произойдет.
– Я не сомневаюсь в достоверности того, что вы мне рассказали, – проговорил он и, вынув из кармана кольцо для ключей, начал яростно крутить его, словно намереваясь разломить пополам. – Но как вы узнали все эти детали?
– Гарри писал обо всем моему брату! – крикнула Барбара. Некоторое время она молчала. – Видите ли, Джим – художник. Гарри испытывал к нему глубочайшее почтение. Гарри думал – совершенно искренне! – что Джим, как светский человек, одобрит его план, направленный на то, чтобы вырваться из душной семейной атмосферы, да еще посчитает его чрезвычайно умным молодым человеком.
– Знали ли вы обо всем в то время?
– Господи, нет! Это произошло шесть лет назад. Мне тогда было всего двадцать. Я помню, что Джим все время получал из Франции письма, которые его расстраивали, но он никогда ничего о них не говорил. Потом…
– Продолжайте! Казалось, у нее стоит ком в горле.
– Я помню, как в том году, в середине августа, наш бородатый Джим вскочил во время завтрака с письмом в руке и сказал: «Боже мой, старика убили». Он пару раз упомянул об убийстве мистера Брука и пытался извлечь максимум информации из английских газет. Однако впоследствии от него нельзя было добиться ни слова, когда речь заходила об этом преступлении. Потом началась война. В сорок четвертом нам сообщили о гибели Джима, и мы считали, что его нет в живых. Я… я стала просматривать его бумаги. Я наткнулась на эту ужасную историю, следила за ее развитием от письма к письму. Разумеется, я ничего не могла предпринять. Я даже узнать почти ничего не могла, только нашла в старых газетах скудные сведения о том, что мистер Брук был заколот и что полиция подозревает в его убийстве мисс Фей Ситон. Только на той неделе… События никогда не происходят одно за другим, правда? Они обрушиваются на вас как лавина!
– Это верно.
– «Уоррен-стрит»!
– Один фоторепортер пришел в редакцию и показал фотографии трех англичанок, возвращающихся из Франции, и под одной из них была надпись: «Мисс Фей Ситон, которая в мирное время работала библиотекарем». А один из сотрудников рассказал мне о знаменитом «Клубе убийств» и сообщил, что в пятницу там будет выступать с докладом профессор Риго, проходивший свидетелем по делу Брука. – Теперь в глазах Барбары стояли слезы. – Профессор Риго терпеть не может журналистов. Он никогда прежде не выступал в «Клубе убийств», опасаясь, что туда пригласят представителей прессы. Для того чтобы встретиться с ним наедине, я должна была бы предъявить пачку писем, объясняющую мой интерес к делу Брука, а я не могла – вы понимаете? – не могла впутывать Джима во все это! Мой визит мог иметь ужасные последствия. И я…
– Вы попытались завладеть Риго в ресторане Белтринга?
– Да. – Она быстро кивнула и стала смотреть в окно. – Когда вы сказали, что ищете библиотекаря, мне пришло в голову… «О Господи! А вдруг…» Вы понимаете, что я имею в виду?
– Да. – Майлс кивнул. – Мне ясен ход ваших мыслей.
– Вы были так очарованы этой цветной фотографией, она настолько околдовала вас, что я подумала: "А что, если я признаюсь ему во всем? И, поскольку ему нужен библиотекарь, попрошу его найти Фей Ситон и рассказать ей о существований человека, который знает, что она стала жертвой гнусной инсценировки? Возможно, они встретятся в любом случае, но если я еще и попрошу разыскать ее?!
– И почему же вы ничего мне не рассказали?
Барбара вертела в руках сумочку.
– О, не знаю. – Она быстро покачала головой. – Я уже говорила вам тогда, что это была всего лишь моя глупая фантазия. А возможно, меня немного задело, что Фей сразу покорила вас.
– Но послушайте!…
Не обратив внимания на его слова, Барбара торопливо продолжала:
– Но главное: чем вы или я реально могли бы ей помочь? Не вызывало сомнения, что ее признали невиновной в убийстве мистера Брука, а это было важнее всего. Она стала жертвой гнусных слухов, способных отравить жизнь, но нельзя восстановить погубленную репутацию. Не будь я даже так малодушна, чем бы я смогла ей помочь? Ведь я сказала вам перед тем, как выпрыгнула из такси, что не понимаю, какая теперь от меня польза!
– Значит, в этих письмах не содержится никакой информации, проливающей свет на убийство мистера Брука?
– Нет! Взгляните!
Лицо Барбары пылало. Смаргивая слезы, склонив голову с пепельными волосами, она полезла в сумочку и достала четыре сложенных, густо исписанных листа бумаги.
– Это, – сказала она, – последнее письмо, которое Гарри написал Джиму. Он писал его в день убийства. Сначала он сообщает – торжествующе! – о том, что его план очернить Фей и добиться желаемого увенчался успехом. Затем письмо неожиданно приобретает совсем другой характер. Взгляните на конец!
– «Истон»!
Майлс опустил кольцо для ключей в карман и взял письмо. В конце неразборчивым почерком человека, находящегося вне себя, была сделана приписка, над которой обозначено время: 18.45. В трясущемся вагоне мчавшегося поезда слова плясали перед глазами Майлса.
