Вспомнился летчик Земзеров, черный и ревнивый, завидовавший ему. Чанцев увидел его довольную улыбку и нахмурился (так он горячо думал и злился), как будто они были рядом, и еще потому, что все это не нужно, ложь: ведь, может быть, над облаками не найдется ровного места и надо будет уйти в их нежнейший омут, где зубья скал и мгновенная смерть… Иль, может быть, снова ясность, широкая долина, луга и пашни!
Ему привиделось приятное зеленое поле. Он коснулся его и прокатился шутя, как бильярдный шар. Нарядные крестьяне бежали к самолету. Можно даже переночевать в их деревне, подождав лучшей погоды (в награду за такие хлопоты) и попробовать, не выйдет ли чего с девушками. Вот с той, веселой…
Поле поседело от снежных одуванчиков. «К4» миновал вершину и на другом склоне пилот увидел отлогую снежную террасу. Высокие каменные стены держали ее с трех сторон. Она походила на белое атласное сиденье легендарного трона, оставленного вымершими великанами.
И опять Елтышев не удержался, крикнул: «Вот!» На этот раз Чанцев свирепо махнул в зеркало кулаком, и Елтышев замолчал окончательно. Он знал, что руки, все тело пилота, теперь — одно сознание, более мудрое, чем всегда отстающие мысленные выводы. Он пожалел, что нарушил равновесие этого телесного разума. Но Чанцев сделал еще один широкий круг, измеряя террасу, всматриваясь в зернистый снежного цвета лед, чтобы забыть все свои мысли.
Он уловил, следя за обрывками высочайших облачных косм, приблизительное направление ветра и ринулся, под углом, на каменную кручу, покрытую толстым слоем фирна, у верхнего края которого начиналась замеченная площадка. Чанцев коснулся ее в 10–15 метрах от грибообразного ледяного края и все-таки мгновенно и смутно упрекнул себя, что надо было снизиться еще смелее, у самого отвеса. Здесь каждый метр мог стоить жизни…
Железный опорный костыль скользил по льду, и аэроплан стремился вперед неудержимо. Поверхность, представлявшаяся сверху совершенно ровной, была изъедена отлогими желобками, по которым днем стекала вода. Самолет раскачивался, как сошедший с рельс вагон. Чанцев отстегнулся быстрым привычным движением, чтобы выброситься из кабинки, если колеса не выдержат и аэроплан перевернется. Но скоро начался заметный подъем, и скорость облегченно исчезла. Впереди, почти на излете, надвинулись крупные обломки основных пород. Чанцеву пришлось пропустить один из них между колесами, что казалось безопасным, так как колеса не были соединены осью; но за обломком, в нескольких метрах, лежал второй, и, когда хвост подскочил на камне и пропеллер опустился, Чанцев ощутил упругий мгновенный толчок.
Сердце глухо метнулось.
Самолет остановился.
Елтышев прыгал по льду, озираясь.
— Мы здесь поднимемся! Мы здесь поднимемся!
Пропеллер еще вертелся, почти бесшумно. Чанцев тревожно повернул выключатель…
Глухота тяжело накрыла горы, словно голубой колпак небесного глушителя. Елтышев перестал прыгать. Пропеллер был сломан. Запасного пропеллера не было.
Чанцев стоял сгорбившись. И у него было такое же ощущение успеха и растерянности, как после одного недавнего свидания. Девушка быстро увлеклась и целовала его горячо, но почему-то так и не отдалась в тот вечер. Она смешно боролась (ну, как она могла с ним бороться?), и он вдруг отказался от любимого маленького насилия, которого она ждала. Он думал, отчего бы это? Он сосредоточенно рассматривал ребро излома, прикидывая, сколько времени займет канитель с доставкой сюда пропеллера, и злился: неужели размяк? Но нет, пустяки! — Это всего лишь от желания нового в приключении.
Решив задачу, он выпрямился.
— Ну, Иваныч, придется сбегать в ближайший, как говорят, населенный пункт, — сказал он. — Нам нужен только пропеллер. Так я говорю?
— Только пропеллер, — кивнул Елтышев.
Он внимательно ощупывал вымазанный маслом аэроплан.
— Сели здорово. Это будет, можно сказать, трюк, если поднимемся.
— Черт! Помнишь, я говорил, что надо взять запасный винт? Так нет, Земзеров, сукин сын, засмеялся, вы, говорит, не в Азии полетите, а в культурной Европе. Ну и вышло хуже, чем тогда в Сибири! А?
Елтышев потемнел. Его черные от смазки пальцы осязали острые края трещинки маслопровода.
— Смотрите, как будто нарочно, нарочно!.. Но никого же не было у самолета?
— Ну, ну, ну! — закричал Чанцев, заглушая свои мысли (Эц сказал «С добрым утром» и вышел первый). — Оставайтесь здесь и запаивайте трубку. Я пойду вниз.
— Есть! — хмуро отозвался борт-механик.
Чанцев все еще ступал осторожно, как будто мог провалиться, такого снежного цвета был этот лед. Так Чанцев подошел к обрыву. Был полдень. Облака внизу были белы. Там, где они, крутясь, разрывались, прятался сумрак, облака сыпали снегом. Чанцев взглянул на однообразную линию ледяного карниза и в первый раз подумал: «А где же выход?» Кровь его ударила волной. Даже пилоту здесь было неприятно стоять: ведь в руках не было рулей.
Чанцев подошел к ближней правой стене посмотреть, каков ее противоположный склон. Чанцев взбирался медленно, ругаясь и негодуя. Он не любил гор, т. е. не любил подниматься на горы, ходить по горам. Просветление высоты, сладкий самообман, большой горизонт и, по-настоящему, солнце и воздух — все, ради чего и процветает альпинизм, давалось ему в несколько минут взлета, вместо долгих, ползущих вверх и вниз часов.
Внешняя сторона стены была неприступна. Весь день Чанцев карабкался вдоль гребня и везде, налево от него были кручи, внизу облака, один и тот же мир — стылый, седой, сказочный. К вечеру облака поднялись выше и вдруг залили ледяную террасу, Чанцев взглянул на запад, там рдели огни заката.
— Западня! — подумал Чанцев.
Он спустился рассказать о таких делах Елтышеву. Мысль кружилась однообразно: «Пожрать бы!» Чанцев вспомнил, Елтышев захватил с собой булку и колбасы. В походной фляжке у него всегда был коньяк. — «Сожрет», — думал Чанцев. Он пошел скорее и сразу выбрал верное направление среди темневшей облачной мглы и нашел аэроплан. Но Елтышева нигде не было.
— Иван Иваныч! — закричал Чанцев.
— Ныч-ыч! — дико ответили горы.
Елтышев не отозвался. Чанцев кричал, пока его не перекричали горы, с каменной настойчивостью.
— Ныч-ыч!
— Ныч-ыч!
Пришла ночь. Чанцев скрючился в своей кабинке. Он проснулся от свирепого холода. Было ясно. Чанцев завертелся от боли и страха. «Елтышев, — свалится окаянный!» — думал он; но у него были и приятные мысли: вот, Елтышев спустился где-то и значит скоро явится с людьми, пропеллером, с едой. Вдруг, у нависшей скалы, загорелось ярчайшее желтое пятно. Это могла быть только парадная Елтышевская рубашка, вывезенная из Урги. Чанцев побежал. Рубашка была беспощадно распластана и пришита к брезенту. Рядом стояло ведерко с бензином. Чанцев отдернул полог. Под каменным навесом урчала паяльная лампа, поставленная пламенем к скале. Елтышев проснулся и сел.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
