Благополучно завершившаяся кампания дала право ЦК РКСМ продолжить свою антирелигиозную деятельность. 26 января 1923 г. бюро ЦК комсомола приняло решение: «Принять постановление… об установлении 7 января «днем свержения богов» и ежегодном проведении его по СССР»[227]. Центральный комитет партии придерживался иного мнения. В феврале 1923 г. антирелигиозная комиссия при ЦК ВКП(б) пришла к выводу о необходимости воздержаться от шумных шествий и карнавалов в дни Пасхи[228]. Эту идею поддержал и XII съезд РКП(б), подчеркнувший в постановлении «О постановке антирелигиозной агитации и пропаганды», что «нарочито грубые методы, часто практикующиеся в центре и на местах, издевательства над предметами веры и культа взамен серьезного анализа и объяснения не ускоряют, а наоборот, затрудняют освобождение масс от религиозных предрассудков»[229].
Подобные заявления достаточно кощунственны, если принять во внимание вскрытие всего год назад серебряной раки князя Александра Невского и разграбление многих храмов, в том числе и петроградских. Во время изъятия церковных ценностей верующим наносились более значимые оскорбления. Внешние перемены в политике властей в 1923 г. скорее всего можно объяснить идеологической неэффективностью кампаний «комсомольского рождества», а также постепенным возвращением традиционных бытовых практик населения, что свидетельствовало об укреплении НЭПа как периода нормального развития повседневности.
Однако от идеи изживания в ментальности населения элементов обыденной религиозности властные и идеологические структуры отказываться не намеревались. Напротив, видные деятели партии большевиков Ем. Ярославский, И. Скворцов-Степанов, П. Красиков, М. Горев вошли в центральную комиссию по подготовке «комсомольской пасхи» 1923 г. Они явно намеревались придать мероприятию более точно направленный идеологический характер, очистив от традиций русской смеховой культуры, которая воспринималась населением как норма, сопутствующая религиозным праздникам.
Перемена вектора в нормализующих суждениях власти нашла отражение и в документах, носящих оттенок ментальных настроений части петроградцев — в резолюциях собраний комсомольцев, наиболее активно участвовавших в антирелигиозных кампаниях. Комсомольское собрание фабрики «Красный треугольник» весной 1923 г., обязав всех членов РКСМ присутствовать на «комсомольской пасхе», «ибо там будет представляться вся ложь и ненужность религии и тот вред, который она приносит», приняло тем не менее решение не закрывать сразу «…все церкви, а вести агитацию через революционные кружки»[230]. Комсомольцы Балтийского завода, судя по стенограмме вечера воспоминаний, посвященного 15-летию, в Пасху собрались в клубе, заслушали доклад о вреде пасхального веселья, но «организованно на улицы и в церковь не ходили и никого не разгоняли»[231]. Но многим, и в первую очередь молодежи, такие «наукообразные» торжества были не по душе, они выглядели как аномалия, так как не могли заменить привычных пасхальных гуляний, зрелища пышных ночных служб и естественно приподнятого настроения, царившего всегда в эти дни. Не удивительно, что, несмотря на строжайшие запреты губернских партийных и комсомольских комитетов, в некоторых городах молодые люди все же устроили костюмированные шествия. В Петрограде такие факты не были зафиксированы, но Бюро губкома РКСМ в отчете информационного отдела за 1923 г. не могло не отметить явное прибавление молодых людей в числе посетивших питерские церкви в часы пасхальных молений[232].
Эти факты вынудили идеологические структуры начать подготовку к Рождеству уже в ноябре 1923 г. 20 ноября ЦК комсомола принял циркуляр, где отмечалось: «Проведение клубных вечеров в канун рождества должно иметь своей главной целью отвлечение молодежи от посещения церкви». Одновременно в документе указывалось: «Противопоповские методы пропаганды естественно отходят на задний план. При проведении комсомольского рождества совершенно не должны иметь места антирелигиозные демонстрации в виде карнавалов и т. д.»[233]. Создается впечатление, что идеологические структуры опасались своеобразного обратного эффекта агитационных атеистических мероприятий, имеющих карнавально-театрализованную форму — единения верующих и неверующих, стремящихся скрасить досуг публичными развлечениями.
В 1923 г. власти начали скрупулезно придерживаться статей УК РСФСР о наказуемости учинения препятствия исполнению религиозных обрядов, не мешающих общественному порядку, демонстрируя тем самым внешнюю лояльность по отношению к религии. Крупные церковные праздники, считавшиеся по советскому календарю нерабочими днями, стали отмечаться почти официально, во всяком случае публично. Многие петербуржцы, особенно те, чье детство совпало с годами НЭПа, вспоминают шумное веселье, буквально бушевавшее на улицах и площадях города в рождественские и пасхальные дни. П. Бондаренко, например, больше всего запомнился праздник Вербного воскресенья: «Весенний этот праздник ожидали с нетерпением. Праздновали его за неделю до Пасхи…». Далее мемуарист дает пространное описание гуляний с обязательной торговлей традиционными лакомствами, каруселями, балаганными представлениями, особыми игрушками публичных уличных торжеств: свистульками, мячиками-раскидаями, «тещиным языком»[234]. Но особое внимание публики, судя по тексту Бондаренко, привлекало помещение без крыши, «…что-то среднее между старинным балаганом и кукольным театром», что подчеркивает устойчивое стремление горожан к ярмарочно-карнавальным зрелищам, независимо от их идеологической нагрузки.
Власти после успешного завершения кампании по изъятию церковных ценностей, в ходе которой им удалось если не скомпрометировать, то, как писал Молотов в уже цитировавшейся секретной телеграмме, «расколоть попов», стали несколько спокойнее относиться к традиционным религиозным праздникам, а главное, к им сопутствующим бытовым практикам народных забав. Более того, руководство Петроградского Совета в 1923–1925 гг. определяло место проведения общегородских праздников, прежде всего Рождества, Вербного воскресенья, Пасхи. Имелись в виду регулирования не церковных торжеств, а уличных гуляний — отчасти с целью контроля за «низменными инстинктами толпы», которые, по мнению большевистских идеологических институтов, проявлялись с особой силой во время религиозных праздников. Попытку преодолеть традиции разгула в дни Рождества с согласия городских властей в 1923 г. предприняли члены добровольного общества «Старый Петербург». В апреле 1923 г. они образовали комиссию, которая к концу 1923 г. разработала целую программу массовых развлечений, рассчитывая осуществить ее с 30 декабря 1923 г. по 7 января 1924 г. — в дни Рождества. В Манеже бывшего Николаевского кавалерийского училища было организовано веселое гуляние. Но продолжалось оно всего два, а не семь дней. По официальной версии, это произошло из-за сильных морозов. Правда, исследователь советской карнавальной культуры А. Г. Левинсон считает более веской причиной прекращения публичных праздников в Рождество отсутствие поддержки со стороны властей[235]. Действительно, городской и районные советы, и тем более партийные и комсомольские организации, формально не участвовали в организации гуляний, но и не противодействовали им, во многом смирившись с атмосферой социального «хаоса» НЭПа, со свойственной ей множественностью и определенной равноправностью бытовых практик.
Советские властные и идеологические институты под влиянием процесса общей нормализации повседневной жизни приостановили активное вытеснение церкви из традиционных бытовых сфер, тем самым признав нормой праздничный досуг, имеющий религиозный подтекст. Лишь комсомол не оставил попыток внедрить новые формы быта, на фоне которых привычные церковные праздники выглядели бы патологией. В 1924 г. Ленинградский губком ВЛКСМ разработал «Указания к проведению клубного вечера комсомольской пасхи». Это был целенаправленный план трансформации бытовых норм. Прежде всего предполагалось изменить пространство проведения досуга, В предпасхальные и пасхальные дни необходимо было собрать людей в клубе. «Создав уют и красиво убрав его, — указывал губком комсомола, — мы должны остановить внимание присутствующих на том, что церковь в новом быту заменяется клубом»[236]. Следующим шагом было противопоставление семейного быта и семейных традиций социалистическим нормам повседневности. В докладе, которым должен был начинаться любой клубный вечер, связанный с церковными праздниками, необходимо было «уделить особое внимание той борьбе, которую выдерживают рабочие подростки дома в семье за невыполнение церковных обрядов»[237]. После доклада необходимо было провести голосование по следующим вопросам: «Нужны ли церковные праздники?» и «Нужно ли заменить церковные праздники революционными?». В конце вечера в обязательном порядке принималась следующая резолюция: «Наши отцы и матери доселе празднуют церковные праздники, чуждые рабочим. Они делают это по привычке. Мы, рабочая молодежь, рвем обветшалые остатки религиозного быта. Мы не верим в церковные чудеса Вместо слепой веры мы стремимся к точному знанию и науке. Долой церковные празднества. Их место должны занять пролетарские торжества»[238].
