сознательного руководства социальной единицей. Это само по себе эпохальное событие. Как и многие другие столь же важные человеческие открытия, оно осталось неполным и не сопровождалось соответствующими познаниями о человеке и его естественной истории, которые придали бы ему постоянную ценность.
Это открытие никоим образом не было откровением гения; действительно, в умах многочисленных немецких политических философов весьма примечательно отсутствие большой глубины и размаха размышлений. Идея возникла сначала из условий в стране и стала почти привычкой, прежде чем стать концепцией. Во всяком случае, ее появлению в значительной степени способствовали политические условия и история региона, в котором она возникла. А иначе было бы сомнительно, чтобы люди столь охотно восприняли этот принцип в форме, не лишенной недостатков и трудностей, или что он мог быть открыт без необходимых биологических следствий, необходимых для успешного применения.
Германия в каком-то смысле напоминает юношу, который получил домашнее образование и стал взрослым, принял на себя все полагающиеся обязанности, не познав общения в школе и университете. Германия не пробовала пьянящего напитка политической свободы, у нее не было революции, и кровь политических мучеников тревожно взывает к ней из-под земли.
Как бы мы это ни объясняли, для немецких народов теоретические аспекты жизни издавна имели совершенно особую привлекательность. Обобщения по поводу национальных особенностей, как известно, ошибочны, но, по-видимому, с определенной оговоркой можно сказать, что в этом конкретном случае существует контраст между немцами и, скажем, англичанами.
Строго регулируемый тип правления со всеми преимуществами организации весьма привлекателен для умов с теоретическим уклоном, и есть основания полагать, что это оказало влияние на примирение народа с навязыванием ему воли правительства.
Между послушным, разумным народом и сильным, автократическим и разумным правительством возможности сознательного руководства нацией не могли не становиться все более очевидными и все более развитыми. Еще одним очень мощным фактором в развитии идеи стал огромный подъем национального чувства, вызванный тремя очень успешными войнами, проведенными с удивительно малыми затратами и завершившимися грандиозной и не менее успешной схемой объединения. Перед правителями и народом открылась имперская судьба безграничного размаха, допускающая самые смелые мечты. Германия, единственная среди европейских стран, видела себя стремительно развивающейся нацией. Больше не разобщенная, она вступила в права наследования. Обстоятельства ее возрождения были столь великолепны, моральный дух нового единства столь высок, что Германия не могла не полагать, будто находится в начале пути новых невероятных триумфов. Энтузиазм бил через край, пророки возвещали новые победы.
Германия совершила громадный шаг по биологической шкале, подчинившись сознательному руководству; пойдет ли она по пути, ведущему к совершенной концентрации национальной жизни и постоянной моральной стабильности?
Для нации, имеющей цель и осознанную судьбу, необходима какая-то идея национального единства. Некое чувство, которое все могут разделить и тем самым войти в общение друг с другом, будет каркасом для построения структуры национальной энергии и усилий.
Реакции, в которых проявляется социальный инстинкт, не в одинаковой степени развиты у разных социальных видов. Известно, что существует определенная группа характеристик, общих для всех социальных животных; но также известно, что один пример показывает особое развитие одного аспекта инстинкта, а другой – другого аспекта. Рассматривая в широком смысле все стадные типы, можно выделить три различных направления эволюции. Мы знаем агрессивную стадность волка и собаки, защитную стадность овцы и коровы; а еще знаем более сложную социальную структуру пчел и муравьев – это можно назвать социализированной стадностью. Последняя характеризуется полным поглощением индивида основной единицей и тем фактом, что функция социальной привычки приводит не просто к атаке или защите, а к созданию государства, которое будет сильно и в атаке, и в защите, и еще в очень многих вопросах. Улей – сложный механизм, извлекающий пользу из координации и совместных действий индивидов с максимальной эффективностью. Очевидно, улей полностью подменяет индивидуальное существование и, как мы уже говорили, больше похож на новое существо, чем на скопление индивидов, объединившихся для относительно простых задач. Улей и муравейник относятся к стае или стаду, как полностью организованное многоклеточное к примитивной зооглее – своей предшественнице. Волки объединяются для атаки, овцы – для защиты, пчелы же объединяются для всех действий и чувств в своей жизни.
Социализированная стадность – цель человеческого развития. Трансцендентный союз с собратьями – предназначение отдельного человека, и на его достижение направлен постоянно растущий альтруизм. Поэты и пророки порой смутно видели этот неизбежный путь природы, биология отмечает его безошибочные свидетельства и объясняет вызывающую отчаяние многих медленность продвижения разнообразием и мощью человеческого разума, а также утешает нас тем, что эти качества являются гарантией полноты, которой достигнет окончательный союз.
Когда нация принимает идею сознательного руководства, как это произошло в Германии благодаря стечению обстоятельств, первой важной задачей становится выбор принципа национального единства. Из приведенных только что соображений ясно, что такой принцип национального единства должен быть проявлением социального инстинкта и что выбор ограничен тремя типами социальной привычки, которые предложила стадным животным природа. Ни одна нация не делала сознательного выбора между этими тремя типами, но обстоятельства приводили к принятию одного из них достаточно часто, и история приводит множество наводящих на размышления примеров.
Агрессивная или защитная формы были приняты большей частью первобытных народов. История коренных жителей Северной Америки и Австралии предоставляет примеры этих двух типов почти в чистом виде. Агрессивный тип достаточно полно представлен народами, выигравшими от развала Римской империи. Эти северные варвары показали в действии совершенную форму общества волчьего типа. Идеалы и чувства, воплощенные в их сагах, понятны только тогда, когда человек осознает их биологическое значение. Это было общество волков, неукротимых в агрессии, но не приспособленных ни к какой другой деятельности. Они были невероятно храбры и возвели жестокость и насилие в религию. Высшим занятием человека для них было сражаться. Они были неутомимыми путешественниками и исследователями не из любознательности, а в погоне за добычей и захватили Европу в миссионерском рвении огня и меча. Каждый из них просил у судьбы только одного: после полной безграничной ярости и разрушений жизни умереть в славной битве. Невозможно не признать психологическое сходство этих идеалов с теми, которые, весьма вероятно, исповедовала бы высокоразвитая порода волков.
При всей поразительной энергии и предприимчивости общество волчьего типа оказалось неспособным к длительному выживанию. Пожалуй, прирожденной слабостью этого общества являлся очень ограниченный круг интересов, которые оно предоставляло пытливым и прогрессивным умам, а также факт, что оно порождает неуклонно накапливаемую враждебность у слабых, но развитых умственно людей.
История продемонстрировала постепенное исчезновение общества волчьего типа. Оно периодически возникало, однако всегда подавлялось. Современная цивилизация идет по пути социализированного типа
