В 1542 г. Франция вступила в союз со Швецией, чтобы получить помощь в борьбе против императора Карла V. Одного имени Густава II Адольфа достаточно для того, чтобы вспомнить: именно Швеция спасла сторонников протестантизма в Германии, которые в течение тридцати лет вели героическую борьбу за свободу своей религии (в результате Тридцатилетней войны население Германии уменьшилось в три или в четыре раза, Чехии – в несколько раз. – Ред.). Именно Швеция была главным автором политической модели новой Европы, принятой по Вестфальскому мирному договору.
С пьедестала гордого доминирования, который Швеция по праву занимала благодаря доблести самого «северного льва», а также Торстенстона, Баннера, Врангеля и других полководцев Густава II Адольфа, мудрости министра Оксеншерны, она была сброшена раз и навсегда после поражения Карла XII под Полтавой. Попытки этой страны стать лидером европейской политики во времена войн Французской революции сразу же провалились и вызвали едва ли не насмешки. Но Швеция под скипетром королевы Кристины (дочери Густава II Адольфа), союзом с которой гордился Кромвель, и Швеция наших дней – это совсем разные державы. Финляндия, Ингрия (новгородская Ижорская земля), Ливония, Эстляндия, Карелия (также русская с XI в.) и другие территории восточной части Балтики были тогда шведскими провинциями. А владения в Померании, остров Рюген и Бремен делали ее влиятельным государством в Германской (Священной Римской) империи. Сейчас все эти территории у нее отобраны, а самые ценные из них составляют основу мощи ее победоносного соперника. Если бы можно было восстановить то государство, вновь создать Швецию в границах 1648 г., то на севере и сейчас бы простиралась мощная скандинавская держава, которая прекрасно справлялась бы с задачей поддержания баланса сил и недопущения дальнейшего усиления России. И Россия никогда не смогла бы стать угрозой для Европы, если бы не ослабление Швеции. Таким образом, решающая победа России над Швецией под Полтавой имеет огромное значение для всего мира как с точки зрения того, что было потеряно, так и с точки зрения того, что было построено на его месте. Это событие вызывает интерес и потому, что это было не просто кульминацией в борьбе двух государств, но и попыткой помериться силами между двумя величайшими группами народов человечества. Необходимо помнить, что шведы, так же как и англичане, голландцы и другие народы, принадлежат к германцам, в то время как русские являются частью славянских народов. Народы славянского происхождения долгое время занимали большую часть Европейского континента к востоку от Вислы (от Эльбы. – Ред.). Народы, населяющие Богемию (Чехию), Хорватию, Сербию, Далмацию и другие важные регионы западнее этой реки, также относятся к славянам. В череде многочисленных конфликтов между ними и представителями германских народов, живущими по соседству, германцы до Полтавской битвы почти всегда одерживали верх. (Неверно. Достаточно вспомнить: 1240 – Невская битва, 1242 – Ледовое побоище, 1268 – Раковор, 1410 – Грюнвальд, 1419—1435 – разгром чешскими гуситами всех пяти Крестовых походов немцев против них, Ливонская война 1558—1583, русско-шведские войны 1590—1593 и 1656—1658 и т. д. – Ред.) За одним, но очень важным исключением, которым является Польша, ни одно славянское государство никогда не играло сколь-либо значительной роли в истории (снова чепуха. Россия с IX в. – Ред.) до того времени, когда Петр I Великий одержал великую победу над шведским королем.[36]
То, чего России удалось добиться с тех времен, мы знаем и воспринимаем с особой остротой. И некоторые мудрейшие и лучшие умы нашего времени и нашего народа, из тех, что с глубокой озабоченностью следят за ходом развития человечества, считают, что славянский элемент населения Европы еще только находится на пути к своему полному могуществу. По их мнению, в то время как другие группы народов (в том числе и наша, германская) уже успели растратить запасы своей созидательной энергии и достигли пика своих достижений, славянам еще только предстоит пройти этот путь. И последней страницей истории человечества станет возвышение именно славянских народов.[37]
Не следует, однако, полагать, что первый триумф России над Швецией знаменует собой торжество славянской расы над германской. Одинаково неправильно было бы как рассматривать это событие с точки зрения этнологического педантизма, так и относить его к простым историческим курьезам. То, что Россия представляет собой славянскую империю, является непреложным фактом современности. В то же время половина населения Австрийской империи также является славянским. И европейское население большей части Османской (Турецкой) империи принадлежит к славянам. Силезия, Позен (Познань. – Ред.) и другие провинции Пруссии тоже населены в основном славянами. И в последнее время во всех этих странах звучат активные призывы объединить всех славян в одну великую империю. И оттого, что мы не приемлем эту мысль, у нее не становится меньше сторонников. В свою очередь, Россия, как главный представитель славянства, хорошо знает, как использовать эти настроения.[38]
Является достоверным фактом, что своему названию Россия обязана шайке шведских захватчиков, завоевавших ее тысячу лет назад. Вскоре они растворились в славянском (гораздо более культурном. – Ред.) населении, и на много столетий все признаки пребывания шведов в России были потеряны. Это продолжалось много веков, вплоть до вторжения Карла XII. Россия много лет была жертвой татарского порабощения, некоторое время ее держали в подчинении поляки (имеется в виду Смутное время – правление польского ставленника Лжедмитрия I (1605—1606), польская интервенция (1609—1618), в ходе которой в 1610—1612 гг. поляки захватывали Москву, пока не были выбиты оттуда 2-м ополчением Минина и Пожарского. – Ред.). Если исключить из летописи страны походы ранних русских князей на Византию и период царствования Ивана IV Васильевича, то вся ее история до времен Петра Великого представляет собой долгие годы страданий и упадка (надо лучше изучать русскую историю. – Ред.).
Но какие бы раны ни нанесли этой стране шведы, татары или поляки в период ее слабости, за сто пятьдесят лет своего могущества она сумела рассчитаться за них в десятикратном размере. Ее стремительное превращение в начале этих лет из жертвы любого агрессора в потенциального завоевателя любого народа, с которым она вступает в контакт, в угнетателя из угнетенного практически не имеет аналогов в истории народов. И все это было сделано руками одного правителя. Он сам, будучи недостаточно образованным, развивал среди миллионов варваров науку и литературу, дал им флот, армию, научил торговле и искусствам. Под Полтавой он заставил их встать лицом к лицу и победить непобедимых прежде шведов (и до Полтавы русские били шведов много раз. – Ред.). Он привил русским ту храбрость и упорство, чувство беспрекословного подчинения, что сейчас считаются неотъемлемыми чертами русского солдата (это черты национального характера. Петр I их просто умело использовал. – Ред.).
Русский царь своими свершениями очень напоминает Филиппа II Македонского. Но их отличает то, что в молодости Филипп получил в Южной Греции блестящее гражданское и военное образование; он учился у лучших философов и полководцев своего времени (будучи заложником в Фивах. – Ред.). Петр вырос в обстановке грубого невежества. Повзрослев, он попытался покончить с ним, отказавшись от всех соблазнов царившей при его дворе обстановки лени и похоти (здесь вся суть западноевропейского понимания России и русских. – Ред.). Он стремился учиться за границей. В Голландии и Англии он, скрывая свое имя, поработал на верфях и др., с тем чтобы, вернувшись, научить своих подданных строить корабли, налаживать торговлю и развивать культуру. Здесь его свершения видятся нам еще более героическими, чем деяния Филиппа II Македонского. Филиппу II удалось сделать Македонию империей. Он сумел поднять народ, который презирали более цивилизованные южные соседи, и заставить их внушать страх этим соседям. Вместо ополчения он создал храбрую, дисциплинированную армию. Он построил флот, постоянно создавал и усовершенствовал порты и склады. Филипп II, невзирая ни на какие преграды, упорно шел к поставленной цели. Он был лично храбрым человеком. Он был привержен грубым увеселениям и забавам. Во всем этом его напоминает основатель Российской империи. Правда, чтобы быть до конца справедливым, следует отметить, что Филипп II не был подвержен приступам той дикой жестокости, которая так портила характер русского царя.
Рассматривая результаты поражения, которое шведская армия потерпела под Полтавой, а также анализируя возможные последствия, которые имели бы место в случае, если бы сражение для них закончилось удачно, следует помнить не только о том плачевном состоянии, в котором Петр принял свое царство, и сравнивать его с величием нынешней империи. Необходимо иметь в виду и то, что во время Полтавской битвы его реформы еще не были закончены, а новое государство еще не успело окрепнуть. Он сломал старую Россию, а новая Россия, которую он создавал, была еще в стадии созидания. И если бы Петр I потерпел поражение под Полтавой, его смелые замыслы, возможно, были бы похоронены вместе с ним. И (повторяя слова Вольтера) «самая обширная империя мира снова вернулась в то состояние хаоса, из которого она только что возникла». Поэтому победу над Карлом XII следует считать критической точкой в судьбе России. Угроза, которой она подверглась спустя столетие с вторжением Наполеона, на самом деле представляла для страны намного меньшую опасность, чем времена борьбы с Карлом XII. И это несмотря на то, что Наполеон как военный гений был неизмеримо выше шведского короля, а по сравнению с той армией, которую привел в Россию французский император, войско Карла кажется совершенно незначительным. Но, как говорил Фуше, когда он безуспешно пытался отговорить Наполеона от безнадежного похода в империю русских царей, разница между Россией 1709 и 1812 гг. была более значительной, чем разница между государством Карла XII и державой французского императора. «Если за спиной этого короля-героя, – говорил Фуше, – не стояли, как за спиной вашего величества, армии половины Европы, то и у его противника царя Петра не было 400 тыс. солдат и 50 тыс. казаков». Историки, описывавшие состояние Московитской империи, когда она столкнулась с армией революционной и имперской Франции, справедливо отмечали, что «во времена Французской революции эта огромная империя, занимавшая примерно половину Европы и Азии, населенная терпеливым и упорным народом, который всегда был готов променять роскошь и приключения на юге на тяжелый однообразный труд на севере, с каждым днем становилась все более опасной для свобод Европы. К тому времени стойкость русской пехоты давно уже считалась непреодолимой. Огромное население, превышавшее население Европы примерно на 35 млн человек (неверно. Население России к 1812 г. составляло 45 млн. Население одной только Франции в 1812 г. было не менее 30 млн (в 1801 г. – 27,5 млн). – Ред.), служило неиссякаемым источником для пополнения армии. Ее солдаты, с детства привычные как к жаре, так и к холоду, с искренней преданностью своему царю, сочетали в себе упорство и храбрость англичан с настойчивой энергичностью французов».[39]
