В 1760-е годы императрица отказала Сиверсу в просьбе о выделении для его губернии, простиравшейся от польской границы до Белого моря, дополнительных сотрудников и финансовых средств. Тем не менее Екатерина по-прежнему высоко ценила компетентность генерал-губернатора во всех вопросах местного управления. Так, множество его идей нашло свое отражение в Учреждении о губерниях. Начав работу над этим законом в первые месяцы 1775 года, сразу после подавления Пугачевского восстания, Екатерина навестила Сиверса в Новгороде и даже привезла его с собой в Москву для дальнейших консультаций. Впоследствии Сиверс – с извинительной нескромностью – выдавал себя за единственного вдохновителя губернской реформы. Несмотря на это, результаты исследований не оставляют ни малейших сомнений в том, что он действительно сыграл выдающуюся роль как в работе над текстом документа, так в его последующей реализации[491]. Историки подтвердили, что Сиверс принял участие в написании разделов об организации городского управления, давал консультации Екатерине по вопросу о границах судебной компетенции и посоветовал поделить управление на два уровня: губернский и уездный. Однако самой крупной его удачей было включение провинциального дворянства в руководство местными делами по примеру Англии и Лифляндии. В послепетровской России многие прожектеры, состоявшие на государственной службе, ставили себе подобную цель. Теперь же, прислушавшись к советам Сиверса, Екатерина решила проблему: наряду с централистско-бюрократической административной иерархией губерний и уездов было создано поле для деятельности местных душевладельцев. В России, в отличие от Англии и Лифляндии, не было сословных корпораций, обладавших собственным правом, поэтому делегирование определенных задач губернскому и уездному дворянству имело целью создать по всей стране общественные структуры, которые бы восполняли одновременно нехватку чиновников и слабость государственного управления. Сиверс – первый генерал-губернатор – получил почетное и ответственнейшее задание ввести новое устройство управления сначала в Тверской, а затем в Новгородской губерниях. Он умело организовал первые дворянские собрания и смог убедить их участников, формально не обязанных с 1762 года службой государству, в преимуществах, которые им как помещикам давал новый закон. Ему удалось, например, привлечь их к участию в межевании земли, к финансированию дорог и борьбе с разбоем. Его лифляндский опыт подсказывал, что от докучливой опеки дворянских собраний со стороны генерал-губернатора будет больше вреда, чем пользы. Сиверс торжествующе доложил императрице о том, что все выборные дворянские должности заполнены. О самовольно установленном им имущественном цензе, ограничивавшем избирательное право, он предпочел умолчать: участвовать в выборах предводителя дворянства и выставлять свою кандидатуру на эту должность мог лишь тот, у кого было не менее двадцати душ, а от избирателей и кандидатов на остальные должности Сиверс требовал предоставить свидетельство о наличии по меньшей мере десяти ревизских душ. За исключением этой противозаконной манипуляции, точно характеризующей представление Сиверса об общественной ответственности имущих лиц, его меры по реформированию местного управления рекомендовались отныне всем генерал-губернаторам как образец для подражания.
Один из историков назвал Сиверса – лифляндского наместника великорусских провинций – «безупречным офицером просвещенного абсолютизма»[492], и это лишь на первый взгляд противоречит тому факту, что при Екатерине II было покончено с самостоятельностью остзейских провинций. Императрица, хотя и ценившая потенциал образованности и деловитости немецкого населения, заправлявшего всем в Лифляндии и Эстляндии, считала привилегированное положение этих территорий пережитком. Лишь после прихода Екатерины к власти и окончания Семилетней войны структурные отличия балтийских провинций превратились в актуальную проблему российской внутренней политики, а узаконенные привилегии сословий в Лифляндии и Эстляндии стали предметом открытой дискуссии – при активном участии самой императрицы[493]. Обращает на себя внимание, что еще во время продолжавшейся целый месяц поездки по этим территориям в 1764 году она приказывала отвечать по-русски на немецкоязычные адреса и петиции дворянства и посещала только православные богослужения[494]. Вопреки законам и протестам со стороны рыцарства, она награждала отличившихся на государственной службе дворянскими титулами[495]. В Риге и Ревеле она созвала комиссии о торговле под председательством генерал-губернаторов, включив в их состав, помимо представителей дворянства и магистратов, русских чиновников и купцов. Комиссии ограничили традиционные права городов на регламентирование товарного оборота, особенно на контроль за крестьянской торговлей и определение размеров таможенных пошлин, акцизов и налогов. Упразднялась монополия цехов на учреждение мануфактур, поощрялось переселение в остзейские провинции русских и иностранных предпринимателей[496].
Вмешательство императрицы коснулось в первую очередь аграрной и крестьянской политики частично сохранявших свою автономию провинций. Лифляндские и эстляндские дворяне, чиновники и отдельные просветители, происходившие из горожан остзейских провинций – например, пастор Иоганн Георг Эйзен, – сами предлагали проекты реформ, направленных на повышение урожайности и защиту интересов крестьян. Однако государство в то же время было заинтересовано в повышении налоговых поступлений и, как следствие, в том, чтобы разъяснить привилегированным землевладельцам, что их крестьяне являлись, как и все остальные, подданными российской императрицы, даже если они и были освобождены от уплаты подушного налога и не подлежали рекрутскому набору. Постепенно появлявшиеся в Прибалтике способные и знавшие местную специфику русские чиновники укрепили петербургские власти в их намерении отважиться на конфликт с рыцарством, причем они были поддержаны в этом реформаторскими силами внутри остзейских провинций[497].
Еще до прихода Екатерины к власти распространилось и приобрело большой вес мнение, согласно которому добиться оздоровления сельской экономики и удовлетворить таким образом интересы государства можно только защищая интересы крестьян – как минимум восстановив их права, имевшиеся у них во времена шведского владычества. Кроме того, дворянству и властям причиняли много хлопот побеги крестьян и волнения в сельской местности. Еще в 1762 году лифляндский генерал-губернатор Юрий Юрьевич Броун поддержал императрицу в ее намерении предоставить право подачи жалоб всем жителям, включая крепостных крестьян[498]. Не позднее 1763 года она обратила внимание на труды пастора Эйзена, осуждавшего институт крепостного права не только в Лифляндии, но и во всей Российской империи. Он предлагал заменить его правом крестьян на производную, или арендуемую, собственность и призывал основать образцовые поселения, где крестьяне владели бы собственностью в такой форме. В конце октября 1763 года Екатерина даже приняла Эйзена, поручила ему продолжить работу над проектами, а затем испытать их на практике в России[499].
Во время своей поездки по Эстляндии и Лифляндии, посетив также и курляндскую резиденцию в Митаве летом 1764 года, императрица получила обстоятельные сведения о проблемах сельского хозяйства и положении крестьян. Рыцарству было дано понять, что императрица намерена вмешаться в существующую структуру власти, если не достигнет своих целей иным путем[500]. В самом деле, аграрные реформы, предпринятые непосредственно после ее поездки в остзейские провинции, доказывают, что в условиях давления, оказывавшегося абсолютной государыней на внесенное в матрикулы дворянство, последнему ради сохранения привилегий не оставалось ничего другого, как согласиться на меры, направленные на улучшение положения крестьянства. После некоторой борьбы между рыцарством и правительством последнему все-таки удалось запустить некоторые реформы:
1. Во-первых, в 1764 году лифляндский ландрат Карл Фридрих барон Шульц фон Ашераден (Schoultz von Ascheraden) первым среди землевладельцев издал специальное узаконение в пользу крестьянства, ограничивавшее их обязанности в соответствии со старым правом шведских времен, гарантировал крестьянам права на движимое имущество и признал право крестьян на обработку личного земельного участка для ведения собственного хозяйства. Шульц, возможно, надеялся, что ландтаг 1765 года прислушается к его аргументам и поддержит его инициативу, чтобы тем самым опередить принудительные меры со стороны правительства, однако был разочарован сопротивлением, оказанным ему со стороны рыцарства. Лишь некоторые помещики остзейских провинций последовали его примеру до конца XVIII века[501].
