— Сэр Хорнблауэр! — объявил он, закрыв двери. Дородный человек в морском, по всей вероятности, мундире с рядом орденов поперек груди, очевидно и был морским министром. Он двинулся навстречу, с извинениями на прекрасном французском за то, что, к сожалению, не говорит на английском языке. Но в дальнем углу кабинета виднелась еще одна фигура, высокая и стройная, одетая в красивый светло-голубой мундир. Этот мужчина был поразительно красив и статен, казалось даже, что он появился здесь совсем из другого мира. Бледность его щек цвета слоновой кости, подчеркиваемая небольшими черными бакенбардами, выглядела скорее ненатуральной, нежели болезненной. Молодой человек не пошевельнулся, сидя абсолютно прямо в темном углу, кончики его пальцев покоились на стоящем перед ним низеньком столике. Ни Кочубей, ни морской министр не подали не малейшего знака, что знают о его присутствии, но Хорнблауэр понял, что это и есть сам царь. Быстро обдумав сложившуюся ситуацию, Хорнблауэр пришел к выводу, что если даже приближенные царя делают вид, что его здесь нет, то и ему ничего иного не остается. Он взглянул на морского министра.
— Надеюсь, — сказал тот, — что вижу вас в добром здравии?
— Благодарю вас, — ответил Хорнблауэр, — я великолепно себя чувствую.
— А ваша эскадра?
— Она также хорошо себя чувствует, ваше превосходительство.
— Нуждается ли она в чем-нибудь?
Хорнблауэр вновь начал быстро обдумывать ответ. С одной стороны было желание сохранить абсолютную независимость, с другой — навязчивая мысль о том, что на эскадре скоро закончится пресная вода. Каждый морской офицер, командует ли он кораблем или эскадрой, всегда подсознательно обеспокоен обновлением запаса пресной воды и морской министр — даже русский — должен об этом знать.
— Как обычно — дрова и вода, — ответил Хорнблауэр, — это было бы очень кстати.
— Я хотел бы узнать, будет ли удобно, если мы завтра утром пришлем на вашу эскадру судно-водовоз, — спросил министр.
— Очень признателен вашему превосходительству, — поблагодарил Хорнблауэр, размышляя, чего от него попросят взамен.
— Вам известно, сэр, — министр сменил тему разговора столь неожиданно, что Хорнблауэр приписал это волнению из-за того, что к разговору прислушивался сам царь, — о том, что Бонапарт оккупировал Шведскую Померанию?
— Да, Ваше превосходительство.
— И каково ваше мнение об этих событиях?
Хорнблауэр чуть промедлил с ответом, собираясь с мыслями и выстраивая про себя французские фразы.
— Типичный бонапартизм, — наконец продолжил он, — он соблюдает нейтралитет слабых только если ему это выгодно. Как только это перестает быть для него удобным, он предательски бросает вперед свою армию, в авангарде которой идут все проклятия бонапартизма — террор, голод и нищета. Тюрьмы, пожарища и секретная полиция. Купцы и банкиры обдираются до нитки. Мужчин силой заставляют вступить в ряды его войск, а женщин — весь мир знает, что происходит с женщинами.
— Но вы же не думаете, что его цель — обычный грабеж?
— Нет, сэр — хотя грабеж всегда пригодится Бонапарту, чтобы поправить тяжелое положение финансов. Он оккупировал Померанию сразу же, как понял, что ее ценность как нейтральной территории для базирования его каперов сведена к нулю присутствием моей эскадры.
Воодушевление охватило Хорнблауэра; выражение его лица, должно быть, изменилось — пока он колебался, министр присматривался к нему с неподдельным интересом.
— Мсье хочет сказать…?
— Теперь Бонапарт контролирует все побережье Балтийского моря, до самых границ владений Его Императорского Величества. Это может быть удобным для него только в одном-единственном случае, ваше превосходительство. В случае, если он решил атаковать Россию. Хорнблауэр вложил в эти слова все свое красноречие и министр кивнул в ответ — Хорнблауэр не отважился, хотя очень хотел, бросить взгляд на царя, чтобы узнать, какой эффект произвела на него последняя фраза.
— С тех пор, как британский флот появился на Балтике, Бонапарт не мог бы быть спокоен за свои коммуникации, пока Померания оставалась шведской. Она могла бы стать слишком хорошей базой для нападения на его тылы, произведенного при поддержки моей эскадры. Теперь он устранил эту опасность и, если начнет войну с Россией, сможет двинуть армию на Санкт-Петербург, не опасаясь, что она будет отрезана. Это — еще одна угроза владениям Его Императорского Величества.
— И насколько серьезны, по-вашему, его намерения в отношении России, сэр?
— Намерения Бонапарта всегда серьезны. Вы же знаете его методы, Ваше превосходительство. Требования уступок, а когда уступки сделаны, то новые требования, исполнение каждого из которых ослабляет его противника все больше и больше — до тех пор, пока объект столь пристального его внимания не становится слабым настолько, что уже не может ему противостоять или же, по крайней мере, вооруженное сопротивление становится для него фатальным. Он не успокоится, пока все его притязания не будут удовлетворены, а хочет он не менее, чем господства надо всем миром, чтобы все народы склонились перед ним.
— Мсье весьма красноречив.
— Я красноречив, поскольку говорю от всего сердца, ваше превосходительство. Вот уже девятнадцать лет я служу своей стране в борьбе против темных сил, тень которых накрыла Европу.
— И что дала Вашей стране эта борьба?
— Моя страна по-прежнему свободна. Это многого стоит в мировой истории, а сейчас это стоит еще больше. Англия наносит ответные удары. Португалия и Сицилия также свободны — благодаря Англии. Сейчас, когда я разговариваю с вашим превосходительством, ее армии ведут борьбу в Испании. Скоро Бонапарту придется защищать от них уже сами границы своей хваленой империи. Мы нашли слабое место в этой громадине, мы проникнем через него до самого ее сердца, и вскоре вся эта сложная система превратится в развалины.
В маленькой комнатке, должно быть, было слишком жарко — Хорнблауэр обливался потом под тяжелым мундиром.
— А здесь, на Балтике?
— Англия проникла и сюда. С сегодняшнего дня ни один корабль Бонапарта не сможет высунуть нос из порта без моего разрешения. Англия готова оказать помощь деньгами и оружием любой державе, которая решится противостоять тирану. Бонапарт окружен с юга, запада и с севера. Ему остался только восток. Здесь он нанесет свой удар и здесь он должен получить отпор.
На самом деле все эти слова были адресованы красивому бледному молодому человеку, сидящему в темном углу комнаты. На шахматной доске международной политики морской министр имел куда меньший вес, чем его властелин. Другие короли, воюя, рисковали потерей одной-двух провинций, рисковали своим величием и славой, но российский царь, наиболее могущественный и автократичный среди них, рисковал самой своей жизнью — отрицать это было невозможно. Одно слово царя могло отправить вельможу в Сибирь, другое — двинуть полмиллиона человек в огонь войны, но если бы ее исход оказался бы неудачным, то царь заплатил бы за это собственной жизнью. Военное поражение, мгновенная утрата контроля за своими царедворцами или гвардией — и царь обречен. Сперва он потеряет трон, а после неизбежно будет убит — такова была судьба его отца и его деда. Если он будет бороться и потерпит неудачу, или если он не будет бороться и потеряет престиж, итог будет один — шелковый шарф, обмотанный вокруг глотки или дюжина клинков, вонзенных между ребер.
Раздались серебристые звуки боя часов, стоящих на консоли у стены.
— Четыре часа, вы слышите, ваше превосходительство? — заметил Хорнблауэр. Он дрожал от возбуждения, кипевшего внутри и чувствовал себя слабым и опустошенным.
— Действительно, бьют часы, — ответил министр. Он заметно боролся с отчаянным желанием оглянуться и посмотреть на царя, — что касается часов, то я глубоко сожалею, что им пришлось напомнить мне: если я задержу вас дольше, вы можете опоздать на прием у императора.
— Конечно же, я не должен опаздывать на него, — произнес Хорнблауэр.
