– Тебе-то все равно, а мне помешать могут.
– Кто?
– Нехто… Отец. Кто ж еще?
Маклак дернул поводьями, свистнул, и Белобокая почти с места взяла галопом.
На берегу Ухватовского пруда, возле одинокой задичавшей и обломанной яблони, оставшейся от большого барского сада, стояли их соперники. Их тоже было трое; Митька Соколик сидел на крупном мышастом мерине, почти на голову возвышаясь над Маклаком, хотя ростом они были ровные.
– Мотри, Маклак, держись дальше, а то мерин Соколиков копытом до твоей сопатки достанет, – смеялись сергачевские.
– Волк телка не боится, – отбрехивались нахаловские.
Ехали рысцой к прогону, держались кучно, переговаривались.
– Как будем обгоняться? На всю длину прогона? – спросил Соколик.
– Поглядим по месту, – солидно ответил Маклак. – Кабы рысаки не помешали.
– А мы вдоль вала… Кучнее пойдем. Много места не займем, – сказал Чувал.
– Тогда надо хвосты перевязать, – предложил Махим. – Не то обгонять станешь, соседняя лошадь мотнет хвостом, – глаза высечет.
– Это дельно, – согласился Соколик и первым спрыгнул с мерина.
Он был сухой, жилистый, какой-то прокопченный и скуластый, как татарин. За ним поспрыгивали и остальные.
– Мой папаня говорит: если чертей не боишься, завяжи хвост у лошади, – сказал Махим.
– Что ж, твоя лошадь хвостом крестится? – спросил Чувал.
– А как же, – ответил Махим. – Ты погляди, как она бьет хвостом: сперва направо, потом налево, а то вверх ударит по спине и вниз опустит, промеж ног махнет. Вот и получается крест.
– Ну, а если завяжешь? – спросил Маклак.
– Завязанный хвост крутится, как чертова мельница…
– Зачем же ты завязываешь? – спросил Соколик.
– Папаня говорит – завязанный хвост скорость прибавляет.
– Ну и мудер твой папаня, – улыбаясь, сказал Соколик.
Решили так: четыре лошади получают по одному очку, а две лошади спорщиков Маклака и Соколика по два каждая.
Значит, чья команда наберет больше очков, та и выигрывает. Проигравшие вечером идут за воблой.
На прогоне их остановили с красными повязками на рукавах кузнец Лепило и сапожник Бандей.
– Вы куда? – спросил Бандей.
– За кудыкины горы… – недовольно ответил Маклак.
– Ты, конопатый тырчок, говори толком. Не то стащу с лошади да уши нарву, – погрозил ему своим кулачищем Лепило.
– Что ж нам – обгоняться нельзя? – обиженно спросил Маклак.
– Раньше надо было думать. Видишь – рысаков пустили на разминку.
По прогону и в самом деле рыскало с полдюжины жеребцов, запряженных в легкие коляски; возле Ухватовки стояло еще несколько рысаков, окруженных большой толпой. Со всех концов к прогону подходил народ; тянулись и от Тиханова, и от невидимого Назарова, и даже от залесной Климуши.
Вдоль прогона на высоких травяных валах, тесня и толкая друг друга, стояли сплошные стенки людей, а там, вокруг далекой бревенчатой вышки с колоколом, народу было еще больше.
– Дядь Лень, мы вдоль вала проскочим… Можно? – спросил Чувал.
– Вы отсюда попрете, а какой-нибудь жеребец навстречу вам выпрет от вышки… Что будет? Ну? И себе башки посшибаете и другим оторвете, – сердито отчитывал им Лепило.
– Выходит – вам праздник, а нам – катись колбасой? Вы, значит, люди, а мы гаврики? – спрашивал Маклак.
– На скачки объявлен перерыв… Понял? – отрезал Лепило.
– А кто его устанавливал?
– Не ваше дело… У вас есть две ноздри, вот и посапывайте…
Ребята сникли и с затаенной тоской глядели на прогон.
– Вот что, огольцы, – пожалел их Бандей. – Дуйте вдоль вала гуськом… Но потихоньку… А там, за вышкой, еще много места. Становись от вышки и гоняй до самых ухватовских кустьев.
– Спасибо, дядь Миш!..
Ребята вытянулись гуськом и легкой рысцой покатили вдоль стенки народа. Возле самой вышки Маклак заметил в толпе отца; тот стоял рядом с Успенским и Марией и разговаривал с ними. Вдруг он обернулся и махнул Федьке рукой.
Делать нечего, надо останавливаться. Маклак подъехал к толпе, из которой вышел Андрей Иванович. Он был сердит:
– Ты чего это хвост перевязал кобыле? Ты что задумал, обормот?
– Ничего… Так я… Ехал по лужам… чтоб хвостом не пачкала.
– Ты у меня не вздумай обгоняться! Увижу – ремнем отстегаю при всех. Куда едете?
– Девок встречать… С березкой пойдут из леса.
– Слезай! Развяжи хвост…
Маклак, хмурясь, слез и торопливо стал развязывать хвост…
Когда он догнал приятелей, они уж взяли изготовку для скачек, поравнявшись в ряд.
– Стоп! – сказал Маклак, подъезжая. – Отец засек. Здесь все видно. Не пойдет…
– А где же? – спросил Соколик.
– Поехали на Славные, – предложил Чувал.
– Там кочки, – сказал Маклак.
– А вдоль березняка? К питомнику Черного Барина, – не сдавался Чувал.
– Это сойдет, – охотно согласился Маклак. – Поехали!
Они обогнули ухватовские кусты и по выбитому, как ток, закочкаренному пастбищу свернули к хутору Черного Барина, стоявшему на опушке березовой Линдеровой рощи.
Хутор состоял из двух домов да большого подворья на берегу пруда. Черный Барин жил здесь бирюком уже лет тридцать, а то и больше. Говорят, что раньше он был барским лесником и охранял эту самую Линдерову рощу. Почему лес назывался Линдеровым, когда он с незапамятных времен принадлежал помещику Свитко, а по-тихановски Святку, никто толком не знал. Старики сказывали, будто у этого Святка была горничная немка Линдерша в любовницах и будто он ее убил по ревности и приказал схоронить тайно в березовой роще. Где ее могила – никто не видел и не знает, но любители ходить за папоротником в Иванову ночь видели ее в лесу: «Вся в белом… Увяжется за кем – так и идет, за березками прячется и все плачет и плачет…» А другие говорят – будто в этом лесу давным-давно проезжего купца убили, по фамилии Линдер.
Как бы там ни было, но Линдерова роща считалась местом глухим и нечистым. «И как только здесь Черный Барин живет. Да меня ты золотом обсыпь, я и ночи одной не останусь здесь», – скажет иной суеверный человек, проходя мимо отдаленного хутора.
В сказках насчет горничной немки был намек на Анастасью Марковну, бывшую горничную того самого Святка, который выдал ее замуж при загадочных обстоятельствах за своего лесника Мокея Ивановича Тюрина, то есть за Черного Барина, и подарил ей свой лесной хутор и пятнадцать десятин прилегающей к нему земли. Сразу после революции часть земли у Черного Барина отрезали, а так – из построек и скота – ничего не тронули. Он и на семи гектарах неплохо управлялся: скота много держал, клевер сеял, питомник фруктовый развел. Так и жил на отшибе Черный Барин. Правда, он давно уж не черный, а седой, и жену похоронил давно… А все еще Барин, хотя всей прислуги у него было – муругий хриплый Полкан да такой же престарелый брат Горбун.
Подъезжая к хутору, ребята заметили, что все двери и ворота были заперты и хриплый голос Полкана доносился откуда-то с подворья.
– Эй, ребя! А ведь Черный Барин-то на бегах… – сказал Маклак. – Я видел его рысака.
– Ну и что? У него Горбун здесь сторожит, – отозвался Соколик.
– Если б Горбун здесь был, зачем ему собаку запирать? – спросил Чувал.
– А чего вы хотите? – недовольно морщась, спросил Соколик.
– Как чего? Обгонимся – и айда в питомник, – ответил Маклак.
– Чего там делать? Яблоки, как горох… И вишня еще зеленая…
– А мед?
– Пчелы заедят.
– А мы леток заткнем, утащим улей в лес – там дымом выкурим, – сказал Чувал.
– Это можно, – согласился Соколик.
Они нетерпеливо выстраивались в рядок у пруда, чтобы скакать вдоль рощи до самого питомника. Соколик раза два срывался, уходя один, и, сконфуженный, возвращался.
– Если ты сфальшивишь, уйдешь первым, я тебя за рубаху стащу, – пригрозил Маклак.
Наконец сорвались с гиканьем и понеслись, настегивая прутьями лошадей. И все-таки Соколик успел почти на корпус оторваться – схимичил, сатана! Мерин его гулко бухал копытами, как будто кто-то стучал кулаком в бочку.
«Редко бьет и ноги больно задирает, – радостно подумал Федька, – счас я тебя укатаю». Он опустил поводья, давая ход кобыле, и почувствовал, как напрягается, натягиваясь до мелкой дрожи, конская спина. Эй, залетная! Он лег на гриву, упоительно слушая частый дробный бег, видя, как его кобыла, вытянув морду, словно птица в полете, все ближе скрадывала мышастого мерина и вырвалась наконец вперед возле самой ограды питомника.
– Ну что, Чижик-Соколик?.. Кто кому доказал? – Маклак радостно похлопывал по шее разгоряченную кобылу. – Эх ты моя касаточка… Не подвела меня, красавица…
– В жисть тебе не обогнать бы… Мой Тренчик вчера только с извозу вернулся. Тятька в Меленки пшено возил, – оправдывался Соколик. – Но смотри, наша взяла!
Вдоль рощи последним поспевал Махим, а Чувал проиграл обоим сергачевским.
– Ты чего, ягоду собирал? – крикнул Маклак Махиму.
