— Нет, не был, — признался Андрей. — Я был офицером.
. — Вот как! — удивился арестованный и, попятившись, забрался с ногами на топчан. — А я был писателем. Известным русским писателем. Но меня почему-то не назначили в трибунал.
— Понес! — махнул рукой начальник чрезвычайки.. — Был богатырь, а теперь писатель. Не слушайте его, товарищ Березин. Только время потеряете.
— Не верьте, товарищ Березин! — горячо зашептал арестованный. — Я писатель, и мы время не потеряем!
— Как ваше имя? — спросил Андрей.
— Бездольный, — вкрадчивым шепотом сообщил он. — Мой псевдоним… А меня… Да на что оно?
— Бездольный? — изумился Андрей и подался вперед. — У нас в доме была ваша книга…
Он оглянулся: начальник чрезвычайки хлопал глазами, не зная, как объяснить поведение председателя тройки.
— Нам нужно поговорить, — сказал ему Андрей. — Мы поднимемся в ваш кабинет.
Начальник дернул плечами, дескать, не возражаю, и открыл скрипучую дверь. Арестованный насторожился.
— Так уже поведете?! А я еще не все рассказал!
— Расскажете там, — успокоил Андрей. — Идите, не бойтесь.
Он пропустил его вперед. На ходу начальник чрезвычайки забормотал в ухо:
— Не верьте вы ему! Он нагородит, что с товарищем Лениным чаи пивал, а с товарищем Горьким обнимался.
— Разберусь, — коротко бросил Андрей.
В кабинете он остался наедине с арестованным. Усадил его на стул, прибавил свету в керосиновой лампе, отчего окна стали черными, будто покрытыми махровой печной сажей. Вгляделся в лицо: юродство делало Бездольного независимым, но и непроглядным, как окна.
— Простите, я не помню вашего отчества, — выговорил Андрей. — Я не читал вашей книги, только видел на столе у отца…
— Отчество не обязательно, — засмеялся арестованный. — Можно записать просто — убиенный Иван. Мы все Господу известны, одного имени хватит.
— Я не собираюсь убивать вас, — мягко сказал Андрей, ощущая вину перед ним. — Хочу разобраться, почему вы здесь.
— А я знаю! — уверенно заявил Бездольный. — У вас теперь рука не поднимется! Вы теперь, товарищ Березин, всех миловать станете. Казнить вам больше никого нельзя.
Андрей слегка отпрянул и, чувствуя, как мороз ползет по спине и немеют губы, спросил:
— Почему вы так решили?
— Неужто нет? Неужто еще кого покараете?.. — не дождавшись ответа, добавил: — Конечно, вы теперь официальная карающая рука революции. Да все равно не посмеете.
Андрей замолчал, пристальнее вглядываясь в лицо арестованного. А тот, склонившись, зашептал:
— Товарищ Березин, а вы у тех, у пленных, тоже имена спрашивали?
Андрей отпрянул, но Бездольный потянулся к нему, засмеялся старческим смешком, забалагурил.
— А зря, зря! К старости-то они вас мучить станут. Ой, как мучить! Вы же и имен не знаете, чтоб в поминальник записать и по свечечке поставить за упокой душ убиенных.
В его балагурстве сквозили разум и презрение, с которым юродивые и кликуши обращаются к толпе.
— Советую, товарищ Березин, впредь записывать, — он выпрямился и поднял голову. — А еще совет: как только вас посадят в камеру, сразу прикидывайтесь сумасшедшим. Можно не сразу. Когда первый раз побьют, тогда. Если по голове будут бить — еще лучше, убедительнее. А прикинулись — держитесь до конца. Вам от этого двойная выгода. Чекисты не любят возиться с дураками и чаще отпускают, чем расстреливают. Главное, играть до конца. Ну а потом, сокамерники не придавят ночью. Поскольку вы трибуналец, надо больше сокамерников бояться. Иначе не уцелеть.
— Спасибо, — проронил Андрей, справившись с замешательством. — Считаете, меня посадят?
— Безусловно, — решительно сказал Бездольный. — Не сразу, конечно. Вы сейчас играете роль милосердного и справедливого судьи. А вам давали другую, карателя. Иначе как бы вы в аппарат-то попали?.. Кто не играет образ своего героя, того режиссер изымает из спектакля.
— Я не играю, — сдерживаясь, проговорил Андрей. — И не прикидываюсь сумасшедшим.
— Вы напрасно обижаетесь, — миролюбиво заметил он. — Каждому дадена своя роль. Даже вашему вождю. Хотя я уважаю его как человека. Вот и на вас смотрю. Интеллигентный человек, и ничего звериного в облике. Говорили, в шрамах весь. Тут всего один.
«Славу ты себе зробив, — издевательски насмехался Недоливко. — Люди кажут, звирь…»
Андрея передернуло: опять ковыряли коросту…
— А что я под дурака тут — уж простите, — покаялся Бездольный. — От вас же спасаюсь. Натурально играю, особенно когда бьют.
— Сами-то знаете, в чем виноваты?
— Как же, знаю. Вина моя в том, что вступил в партию эсеров и приближал эту революцию.
— Против не выступали?
— Не успел, — с сожалением признался он. — В ЧК попал, в Орловской губернии.
— Хорошо, — Андрей положил перед ним лист бумаги. — Напишите об этом — и свободны.
— Вы меня отпускаете? — подозрительно спросил он.
— Бездольному — доля, вольному — воля…
Он встал, походил по кабинету, стуча голыми пятками, поклонился Андрею.
— Благодарствуйте, барин. За милосердие ваше да за волю. Только увольте, ничего писать не стану. И воли такой не желаю. Меня уже раз отпускали — довольно. Ваш вождь освобождал. Лично. В Сибири посоветовал скрыться. И посидеть тихо, пока буря не уляжется. Да от вас скроешься, как же.
— Какую же вам еще волю надо? — угрюмо спросил Андрей.
— Напишите мне свидетельство, что я ненормальный, сумасшедший, — попросил он. — И печать свою приложите.
— Я же не врач…
— Вы — трибунал! Власть, а власть выше всякого врача.
Андрей сел за стол, взял ручку, но писать помедлил.
— Напишу… Но как же вы жить будете? Вам же все время придется играть. Неужели, чтобы уцелеть, надо всю жизнь изображать дурака?
— Вы ничего не смыслите, — решительно заявил Бездольный. — Самый свободный человек нынче в России — дурак. Безумец. Вот я и пойду дураком по земле. И стану говорить, что думаю. А удастся — и писать. А как еще? Если знаете как — скажите?
Андрей склонился, придвинувшись к лампе, и стал писать свидетельство под диктовку Бездольного. Расписался, приложил печать. Бездольный взял бумагу, помахал ею в воздухе, подсушивая густые чернила, затем аккуратно сложил вчетверо и спрятал под рубаху.
И вовремя успел: в кабинет вошел начальник чрезвычайки. Андрей заметил, как мгновенно переменились лицо и фигура арестованного. Переменились, хотя он не сделал ни одного движения. Остекленели в отрешении глаза, перекосилось тело…
— Товарищ Березин, я вам на диване постелю, — сообщил начальник чрезвычайки и покосился на Бездольного. — Ложитесь отдыхать. А я конвойного позову, чтобы…
— Не нужно, — отрезал Андрей. — Он невменяемый. Утром привезите доктора. А дело спишите в архив.
— А не врет он? — подозрительно спросил начальник, — Потом греха не оберешься.
— Медицина подтвердит — врет, не врет, — безразлично сказал Андрей. — Идите.
Когда начальник ушел, оставив на диване одеяло и подушку, Андрей сел поближе к Бездольному. Тот стряхнул с себя блажь, оглянулся на дверь и погрозил кулаком.
— Я так не смогу, — признался Андрей. — Не сумею.
— Придется, Березин, и сумеете, — заверил Бездольный. — Пришлось же судейство принимать? Сумели?.. Ладно, простите.
— Да нет, ничего, — сказал Андрей. — Я виновен. Перед людьми и совестью. Не заметил, как вошел во вкус гражданской войны. Удержаться трудно, увлекательная штука… Хочу разобраться, хочу понять, что происходит с человеческой душой. Со своей. А что с Россией-то происходит?
Бездольный насупился, покивал каким-то своим мыслям.
— Не ломайте голову, Березин, — посоветовал он. — Ничего не выйдет.
— Почему? Объясните.
— Да потому, что даже Ленин — ваш лидер! — не знает, что происходит в России! — заявил Бездольный. — Вернее, нет, он умный человек и неплохой политик; он понимает, что делается вокруг него. Республика сейчас держится на армейских штыках и на подвалах ЧК. А он пытается сделать народоправство.
— Разве он не диктатор?
Бездольный горько усмехнулся, поглядел. Андрею в лицо.
— Он такой же диктатор, как и вы. Если власть на армии, а Троцкий давно вышел из его подчинения? Впрочем, он никогда и не был под его рукой. Он искусно лавировал и делал свое дело… А карательный орган? Какой же он диктатор, если ему пришлось несколько раз просить и требовать у Дзержинского, чтобы меня привели на беседу? Мне кажется, он ясно осознает, как аппараты, созданные им, выходят из подчинения и становятся правящими аппаратами. Теперь ему уже не позволят народоправство… Да что говорить, Березин! Если он сам посоветовал бежать в Сибирь, в глушь, чтобы уцелеть. По-моему, Ленин разочарован в том, что происходит, и чувствует, как власть уходит из рук.
— Кто же тогда правит в России? — воспользовавшись паузой, спросил Андрей. — Диктатура пролетариата?
