Король так развлекается или реально к наступлению готовятся?
Шеренги пушкарей в черной коже и красных штанах коленопреклоненные перед склоненными к королю знаменами со слезой на глазах клялись биться с врагом до последней капли крови. Свои кожаные шлемы, так похожие на советские танкистские середины тридцатых годов, они повесили на сгиб левого локтя. На шее у каждого очки-консервы. Из холодного оружия у всех только короткие морские кортики.
Потом король вручал боевые стяги знаменосцам новых гвардейских полков и отдельных дивизионов.
Паровозы шипели и фыркали белым паром.
Орудия гордо старались проткнуть небо.
Король на этом фоне красиво позировал.
Фотографы изводили магний на вспышки.
Экзальтированные дамочки падали в обморок от избытка чувств на руки сопровождающих их мужчин. Что удивительно, ни одна не промахнулась.
Не хватало только берущей за душу и трясущей ее музыки типа «Вставай, страна огромная…» из черной тарелки репродуктора над перроном.
Что-то сдвинулось в бюрократических шестеренках королевства в сторону активизации внутренней пропаганды. Скорее всего, то, что вопреки довоенным планам война все-таки неопределенно затянулась. В штабе об этом половина разговоров велась в столовой.
Полагаю все же, что первым маленьким камешком, столкнувшим мощную лавину пропаганды, явился сопровождающий нас на укрепрайон Данко Шибз с треногой фотоаппарата, навязавшийся с нами в инспекцию. Брать его мы не хотели, но последовал звонок из дворца, и скрепя сердце Вахрумка согласился. А по приезду обратно в город «фотографический художник» разродился целой серией комиксов про войну. Иначе как назвать эту иллюстрированную публикацию длинной в недельный марафон на разворот ежедневной газеты с краткими емкими подписями? Завершающиеся каждый раз патриотическими призывами жертвовать деньги в «Королевский фонд обороны» на организацию в окопах полевых бань и вошебоек.
И ведь сработало.
А потом все газеты, обзавидовавшись «Королевской хронике», вдруг решили, что не иметь на фронте собственных корреспондентов им западло. И понеслась вакханалия, закономерно приведшая к возникновению военной цензуры, не только читающей письма солдат с фронта, но и читающей все газеты в империи. Появилось расхожее понятие военной тайны, иной раз весьма своеобразно понимаемой. Но в общем настрой пишущей братии был вполне патриотический. Даже критика командования была вполне конструктивной, требующая внимания к труженику войны, несущему основные тяготы фронтовой жизни, — рядовому солдату.
Но вернемся на вокзал, где король на фоне особой гордости королевства — орудий особого могущества — раздавал награды.
С особой помпой награждали врачей санитарных поездов гражданскими орденами. Тут я с удивлением узнал, что большинство таких поездов частные и содержатся богатыми аристократами, когда целиком, а когда и в складчину. Им также досталось по ордену. В поощрение своевременного рвения. Такого количества раненых с первых дней боев никто не ожидал.
Полковых фельдшеров впервые в истории возводили в кавалеры Креста военных заслуг за исполнение профессиональных обязанностей в окопах под артиллерийским обстрелом. А солдат-санитаров, выносящих раненых с поля боя под пулями, даже престижными Солдатскими крестами, которые всегда давались исключительно за личную храбрость. Даже норматив появился: за сотого раненого, вынесенного вместе с его оружием в безопасное место из-под огня противника, — крест.
Награды подвезли по такому случаю из императорской резиденции, а вот раздавал их от имени и по поручению императора ольмюцкий король.
Мне тоже обломилось от этого праздника. За идею железнодорожных орудий я получил из рук короля медаль «За полезное». А за воплощение моей идеи в металл инженеры депо удостоились ордена Бисера Великого. Такую же медаль, как и мне, вручили и шести путейским мастерам, что было внове. Раньше простых рабочих подобными наградами не баловали. Вот что значит быть причастным к любимой игрушке короля.
Интересно, что обещанного генералами Имперского креста Вахрумка в тот день так и не получил. Я про себя даже не говорю. Это дворянская награда.
Обмывал медаль в фельдфебельском клубе, даже не заметив, как переместился оттуда в «Круазанский приют». Наутро мало что помнил, и это было обидно. Все же за полновесную золотую монету надо получать удовольствие, запоминающееся надолго.
В борделе сплетничали, что скоро вместо золота введут в хождение бумажные билеты Имперского банка. На что я ответил словами Екатерины Великой: «Не важно, что бумажно, было бы денежно». А сам призадумался над тем, что имеющееся золотишко надо бы придержать, и отменил многие давно запланированные покупки.
17
Вот-вот… Празднество. Красота. Благорастворение в воздусях… А до того нас с Вахрумкой погнали на наш же укрепрайон с инспекторской проверкой соответствия содержания пехотной полевой фортификации нашему же «Наставлению».
Погода стояла хуже не придумаешь. Про такую говорят, что хороший хозяин на улицу и собаку не выгонит. Еще золотой лист не облетел, а обложные дожди зарядили, как в ноябре под Калугой, — холодные и противные. И если бы не прорезиненные плащ-накидки нового образца из эрзац-каучука, то быть бы нам насквозь мокрыми как мыши еще до того, как мы сели в пустой санитарный поезд, выдвигавшийся на фронт за ранеными из полевого лазарета.
Вахрумка с фотографическим художником всю дорогу гоняли чай с коньяком в компании главного врача санитарного отряда — имперского советника третьего ранга графа Сендфорта, могучего на вид человека, в котором о его интеллигентной профессии напоминала только седоватая бородка клинышком и золотое пенсне. Компанию им составили остальные врачи и сестры из аристократов.
А меня отправили на отсидку поскучать в соседний пустой вагон. Рылом я для такой компании не вышел. Увы…
Ну и болт с ними.
Скинул я плащ-накидку на просушку. Засунул ранец под полку. Скатал шинель в виде валика, приспособил вместо отсутствующей подушки и завалился на ближайшую койку, которые в три этажа расположили вдоль стен вагона. Вторые этажи были сложены, и мне было вполне комфортно.
Поезд тронулся, убаюкивая ритмичными перестуками колес на стыках. И только я решил придавить на массу по принципу «солдат спит — служба идет», как меня подняли.
Проходящая по вагону сестра милосердия склонилась надо мной и участливо спросила:
— Вы себя хорошо чувствуете?
Я вскочил с койки, оправил под ремнем китель и непроизвольно выпятил грудь с орденом — девушка была чудо как хороша. Стройная, высокая, тоненькая… Крепкую грудь не скрывало даже балахонистое форменное платье с белым передником. А жгуче-черные глаза уроженки западной части империи, казалось, заглядывали в самые потаенные уголки моей души. На вид ей было лет двадцать пять.
— Со мной все в порядке, госпожа. Просто не знаю, куда девать время в этой внезапной поездке, — слегка смутился я.
Она потрогала пальчиком мой орден. Эти руки не вязались с ее аристократическим лицом. Сухие шершавые руки рабочей женщины, обожженные едкими растворами полевой аптеки и огрубевшие от физической работы.
— За что у вас такая высокая награда? — спросила она.
— В наградном листе сказано: «За ликвидацию вражеской разведки», — честно ответил я, вынимая из кобуры револьвер. — А это… тут написано…
Я дурацки улыбнулся, чувствуя себя козликом на веревочке.
Девушка прочитала дарственную надпись на револьвере, дерзко посмотрела прямо в глаза и, не отдавая оружия, взяла меня за руку, потянула:
— Пойдемте со мной, вам сейчас все равно делать нечего.
В соседнем вагоне, похожем на классный спальный, но всего на четыре купе, она втолкнула меня в одно из них, весьма смахивающее на процедурный кабинет в поликлинике. Притянула к себе и стала жарко целовать, крепко обняв за шею и прижав к моему затылку мой же заряженный револьвер.
Я поначалу несколько растерялся.
Вы когда-нибудь имели секс с женщиной на гинекологическом кресле? Особенно когда рядом с ним стоит примитивная ножная бормашина?
Нет?
Я тоже сподобился в первый раз. Но ощущения получил незабываемые по своей оригинальности, наслаждению и… удобству.
По крайней мере, даме подо мной с подколенными упорами специфического кресла подмахивать мне было намного сподручней. Видимый оргазм ее был вообще фееричным. Если бы она с силой не закусила губы, то, наверное, орала бы, как мартовская кошка в подворотне. И так ее стоны больше походили на придавленное рычание тигрицы, а размахивание заряженным револьвером перед самым моим носом добавляло некоторой перчинки в этой ситуации. Возбуждало и двигало на повторные подвиги почти без перерыва.
