Смысл жертвенности придает любовь. Каждая мать знает, что такое жертвовать ради своих детей — не уделять им несколько часов, но посвящать их благу всю свою жизнь. Жить, думая о других, делиться материальными благами — вот мерило бедности, обеспечивающее действенную отстраненность от мирских благ.
Мать должна не только жить так сама, но и научить этому детей, воспитывая их, развивая в них веру, радостную надежду и любовь. Она учит их преодолевать эгоизм и щедро уделять время для служения тем, кому повезло меньше, кто обеспечен хуже. Для этого надо участвовать в делах, соответствующих их возрасту и развивающих стремление к солидарности.
Словом, каждый должен исполнять свое предназначение. Для меня лучший образец бедности — те родители, те матери многодетных и бедных семейств, которые ничего не жалеют ради детей и неотступно, через силу, в лишениях и нужде, но не сетуя, растят детей, ведут их вперед, создавая счастливый дом, в котором все учатся любить друг друга, служить друг другу и трудиться.
В ходе интервью у меня была возможность поговорить о важных сторонах человеческой, особенно — женской жизни, и понять, как их оценивает Opus Dei. Могли бы Вы сказать в заключение, как, по-вашему, надо развивать роль женщины в церковной жизни?
Не скрою, что такие вопросы вызывают у меня искушение, обычно мне не свойственное, ответить полемически. Ведь некоторые используют слово «Церковь» как синоним клира, церковной иерархии. Тем самым, церковную жизнь они понимают как помощь в приходе, участие в каких-нибудь сообществах с благословения священника, деятельное участие в обрядах и т. п.
Тот, кто так думает, забывает, хотя иногда и принимает в теории, что Церковь — это весь Божий народ, объединение всех христиан. Где есть хоть один христианин, который старается жить во имя Христово, там есть и Церковь.
Я совсем не хочу принизить помощь, которую женщина может оказывать в храме. Напротив, я считаю ее необходимой. Я посвятил свою жизнь тому, чтобы все миряне, все самые обычные верующие, живущие в миру, могли исполнять без ущерба свое христианское призвание. Таким образом, я выступаю за полное юридическое и теологическое признание их миссии в Церкви и в мире.
Я просто хочу обратить внимание на то, что некоторые пытаются неоправданно ограничить это содействие. Я хочу подчеркнуть, что обычный христианин, неважно — мужчина или женщина, может выполнять свою особую миссию (в том числе — такую, которая подходит ему в церковной структуре), только если не «клерикализуется», останется мирянином, который живет в этом мире, участвуя во всех его заботах.
Миллионы христиан, живущих на свете, должны нести имя Христа во всякое человеческое дело, доказывая своей жизнью, что Он любит и хочет спасти всех. Поэтому лучший, самый главный способ участвовать в церковной жизни — быть настоящим христианином в том месте, которое ты, по призванию, занимаешь в обществе.
Мне очень приятно думать о том, сколько христиан и христианок даже не ставит перед собой никакой особой задачи и живет своей обычной жизнью, стараясь воплотить волю Божью. Чтобы они осознали высший смысл своей жизни, надо показать им, что вроде бы неважные вещи очень ценны, и научить их внимательнее прислушиваться к голосу Бога, Который говорит с ними через реальные события и ситуации. Вот в чем особенно нуждается Церковь, вот в чем требует от нее Бог.
Миссия христианина — нести христианство в мир изнутри, показывая, что Христос спас все человечество. А женщина должна участвовать в этом деле в той форме, которая ей больше подходит, и дома, и в других сферах, где она может применить присущие только ей достоинства.
Главное — как Мария, — Женщина, Дева и Мать, — жить лицом к Богу, говоря Ему: «Да будет мне по слову Твоему» (Лк 1,38). От этого зависит верность личному, неповторимому призванию каждого человека, которое дает нам возможность участвовать в деле спасения, осуществляемом Богом и в нас, и во всем мире.
С ЛЮБОВЬЮ К МИРУ
Проповедь, прочитанная в кампусе Наваррского университета 8.10.1967
Вы только что слышали торжественное чтение двух библейских текстов, которые положено читать на Мессе в XXI воскресенье после Пятидесятницы. Слово Божие перенесло вас в ту атмосферу, ту среду, в которой подобает звучать и моим словам — словам священника, обращенным к большой Божьей семье в Его святой Церкви. Я бы хотел, чтобы слова эти взывали к духу, возвещали величие Божье и Божью милость к людям; чтобы они приготовили вас к чуду Евхаристии, которую мы совершаем сегодня в университетском кампусе.
Подумайте минутку о том, что я сказал. Мы совершаем Святую Евхаристию, т?инственную жертву Тела и Крови Христовых, таинство веры, в котором сливаются все христианские тайны. Значит, действие наше — самое священное, самое запредельное, какое, милостью Божией, может совершить в этой жизни человек. Приобщаясь Тела и Крови нашего Господа, мы, в определенном смысле, расторгаем земные и временные узы, чтобы уже сейчас быть с Ним в небесах, где Сам Христос отрет слезы очей наших, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни, ибо прежнее прошло.[1]
Истина эта (богословы называют ее эсхатологическим смыслом Евхаристии) глубока и утешительна; однако ее можно неправильно понять. Собственно, так ее и понимали там, где хотели представить христианскую жизнь чисто духовной и полагали, что ею живут особые, чистые люди, далекие от презренного мира или хотя бы терпящие его, пока они здесь, на земле. Мирские вещи, так думали они, противопоставлены духу.
Когда видят вот так, христианская жизнь сосредотачивается в храмах. Быть христианином — значит ходить в церковь, участвовать в священнодействиях, заниматься церковными делами, словом — жить в особом, отдельном мирке, как бы в преддверии рая, пока другой, обычный мир идет своим путем. Тогда христианское вероучение и жизнь в благодати даже не встретятся с бурной земной историей, а лишь коснутся ее причудливого течения.
В это октябрьское утро, готовясь вспомнить Пасху Господню, мы отвергнем такое искажение христианства. Подумайте минутку о нашей Евхаристии, о нашем благодарении. Храм у нас — особенный. Можно сказать, что неф его — университетский кампус, иконостас — библиотека. Вокруг — какие-то строительные орудия, над нами — наваррское небо…
Так вы и запомните, не забудете, что христианская жизнь протекает в обычном мире. Дети мои, где ваша любовь, ваша работа, воплощение ваших стремлений — там место вашей повседневной встречи с Христом. В круговерти самых обычных событий, среди самых земных, материальных вещей мы должны освящать себя, служа Богу и людям.
Я всегда этому учил, ссылаясь на Писание. Мир — не плох, он вышел из рук Божиих. Бог его создал, и посмотрел на него, и остался доволен.[2] Это мы, люди, портим и уродуем его грехом и неверностью. Поверьте, дети мои, если вы, живущие в мире, уклонитесь от честных будничных дел, то нарушите волю Божию, это уж точно.
Поймите, Бог призывает вас служить Ему в мирских, материальных делах, как бы из них, изнутри. Он ждет нас каждый день в лаборатории, в операционной, в казарме, на университетской кафедре, на фабрике, на заводе, в мастерской, в поле, в семье, словом — везде, где трудятся. Что-то есть божественное и сокровенное в самых простых вещах, и каждый из вас должен открыть это что-то…
Студентам и рабочим, которые собирались со мной в тридцатых годах, я говорил, что им надо овеществить свою духовную жизнь. Я хотел, чтобы они избежали соблазна двойной жизни, распространенного и тогда, и теперь: по одну сторону — жизнь внутренняя, связь с Богом, по другую, совсем отдельно — профессиональная, социальная, семейная, где толпятся и кишат мелкие земные дела.
Нет, дети мои! Мы так жить не можем! Мы — христиане, а не шизофреники. Жизнь — одна, ее мы и должны освятить, наполнить Богом и плоть, и дух. Невидимого Бога мы открываем в самых видимых, материальных вещах.
Другого пути нет, дети мои. Или мы научимся находить Бога в повседневной жизни, или вообще Его не найдем. Поэтому я и говорю вам, что теперь, в наши дни, надо вернуть высокое значение материи. Надо одухотворить самые мелкие и неприметные аспекты человеческой жизни, поставить на службу Царству Божию, сделать средством, которое поможет нам постоянно быть с Иисусом Христом.
Истинное христианство верит в телесное воскресение, а потому, вполне логично, всегда отвергало развоплощение, ничуть не боясь, что его обвинят в материализме. Мы вправе говорить о материализме христианском, который смело противостоит материализму бездуховному.
Что такое таинства (ранние христиане называли их следами Воплощения Слова), как не явственное свидетельство пути, который избрал Сам Бог, чтобы освящать нас и вести к небу? Со всей своей творческой и спасительной силой Он дарит нам Себя через материю, вещество. Что такое Евхаристия, которую мы сейчас совершим, если не драгоценное Тело и драгоценная Кровь нашего Спасителя, предложенные нам в смиренной материи мира, хлеба и вина, естественных составляющих, возделанных человеком, как напомнил нам последний Собор.[3]
