— Нет, — сказала Лейда. — Я не хочу. Без семьи никуда не поеду.
— Да почему? Вот вы в Москву в командировку без семьи приехали. Так и там то же самое: командировка. Поработаете в свое удовольствие, поездите по Италии, осмотритесь, познакомитесь с людьми, а вернетесь — расскажете нам о своих впечатлениях. Нам все теперь про этого Умберто интересно. Может, хоть фотографию его привезете. А то даже не знаем, как он выглядит.
— Нет, это все не по мне. На такие задания специальные люди нужны. Тренированные. А у меня зубы будут стучать и язык заплетаться от страха. На второй же день им все про меня будет ясно.
— Как нам голову морочить — вы не боялись. А как помочь родине нужно — «ах, не могу, ах, спужалась».
— У вас, я знаю, гуманный подход, забота о человеке. А там, сами говорите, — закон джунглей. Мафия, «Красные бригады». Они церемониться не станут. Чуть что — взорвут, застрелят, собьют автомобилем — и концы в воду. Или как я в кино видела: в цементную балку замуруют. Стой потом, подпирай какой-нибудь мост или небоскреб.
— Ты послушай только, Мышеедов, как складно объясняет. С какими примерами. И в глаза посмотри — честность и сияние. А на самом деле перевести это надо так: «Не буду я на вас, душегубов, работать, не дождетесь».
— Так точно, товарищ подполковник. Строгость с ними необходима.
— А я вот, знаешь, иногда так устаю от их глупости, что думаю: а что если всем нам взять и уйти на месяц в отпуск? Всей организации, со всеми республиканскими и областными отделениями. Не то чтобы забастовка, а по-настоящему отдохнуть: порыбачить, позагорать, с детьми в лесу погулять, успокоить нервишки. И заодно посмотреть, как они все без нас будут обходиться. И они чтобы тоже убедились: как запахнет паленым из всех углов, когда нас не будет, какое самоедство у них начнется.
— Но ведь я почти то же самое говорю, — сказала Лейда. — Нельзя таких необученных вроде меня на такую ответственную и нужную работу.
— Опасность была бы, если б мы вас действительно засылали со спецзаданием. Втираться к ним, пролезать в организацию. Но с вами-то все не так. У вас все для нас как по заказу складывается. Они сами вас зовут, работу в своем Фонде предлагают. Это ж как выиграть в лотерею — один билетик из тысячи. Нельзя пропустить такой шанс. И все ваши темные махинации, все преступное непослушание и изворачивание — все мы вам простим за такую работу. А дел-то всего: раз в два месяца заходить в один китайский ресторан и вместе с чаевыми отдавать официанту микропленочку. Или даже записочку. А он, как у них положено, будет вам подавать «печенья судьбы» с запеченными в них вопросами и заданиями.
— Да у меня это печенье в горле застрянет.
— Нет, вы не понимаете, Лейда Игнатьевна. Мы ведь не упрашивать вас сюда привезли. Это вас квартира, видимо, с толку сбивает, книги по стенам, подушка с вышивкой. Не такое у вас сейчас положение, чтобы говорить: «не хочу». Тут выбор простой: либо в Италию на год, либо в Мордовию — на пять. А в мордовских лагерях — ох тоска для культурного человека. Да что я вам говорю. Сами небось в книжках запрещенных читали, все про эти места знаете.
По лилово-черному экрану окна поползли очередные красно-белые блестки, и далекое гудение полилось в наступившую в комнате тишину. Подполковник Ярищев обмахивался журналом и глядел в потолок. Бронзовые эполеты Лермонтова слепили глаза.
— Из Мордовии все же возвращаются, — тихо сказала Лейда. — И там не нужно будет дрожать с утра до вечера. Или принимать решения. Мне все время, каждый день нужно что-то решать, решать, делать выбор. Нет больше сил.
— Ну что ж, как знаете, как знаете, — сказал подполковник, наматывая чуб на палец. Голос его звучал тускло и равнодушно. — Уговаривать вас — тоже у нас времени нет. И так уже дотемна просидели.
— Нужны ведь, кажется, какие-то формальности? Мне должны сказать, в чем меня обвиняют, предъявить какие-то бумаги?
— За этим дело не станет. Лейтенант, ордер на арест у тебя? Давай его сюда. А сам позвони из прихожей, вызови машину.
Лейтенант Мышеедов, забыв убрать с лица маску приветливой и вдумчивой озабоченности, передал ему бумагу, вышел.
«Вот и все, — подумала Лейда. — Вот наша птичка и долеталась».
Щемящая пустота в груди и звон в ушах — больше, казалось, не осталось ничего на свете. Раньше, когда она воображала себе этот момент, ей представлялось, что она испытает огромное облегчение, сможет расслабиться, отпустить пружину, державшую ее в напряжении весь последний год. Куда там! Пружина лишь переползла из сердца в голову и закручивалась, закручивалась там мучительной спиралью вопросов — один тягостнее другого. Будут ли вызывать на допросы детей? Кого-нибудь из родственников? Бывших мужей? Чем им будут грозить, что смогут вытянуть? Что ей надо говорить, чтобы не подвести друзей, помогавших ей? Букиниста, передававшего материалы в ту квартиру на окраине Таллина? Хозяйку квартиры — старую секретаршу отца? Загребет ли ее ненасытный полицейский невод? Отыщет ли, затянет ли Павлика? Серый чемодан? А что если и адрес на Добролюбова давно им известен? Что если там — ловушка?
Она услышала тяжелое сопение, подняла глаза. Подполковник сидел, уперев лоб в сцепленные пальцы, слегка покачиваясь взад и вперед. Потом повернул голову к окну и сказал сдавленно:
— Ну что ж, Лейда Игнатьевна. Хоть и глупо вы решили, а на этот раз — с выигрышем. Переупрямили судьбу, ваша взяла. Поедете с семьей.
«Не верь, — сказала она себе. — Просто сиди и молчи. Разве трудно — просто сидеть и молчать? И жди, что будет. А надеяться не смей».
Вернулся сияющий лейтенант:
— Машина будет через десять минут, товарищ подполковник.
— Выйдите, Мышеедов. И ждите в прихожей. Я позову.
Подполковник Ярищев помотал головой так, словно и сам относился с недоверием к тому, что собирался сказать.
— Поедете, Лейда Игнатьевна, по обмену. Нет, не по культурному, а, я бы сказал, по сугубо человеческому. Человек на человека — вот так. До того вы вашей умбертовской банде нужны, что они ни перед чем решили не останавливаться. Похитили одного из наших в Риме. Прислали ультиматум: менять на вас. И ведь знали, кого выбрать. Севу Архипова! Такого человека нашли, чтобы наверняка. Чтобы мы за него не то что запутавшуюся в махинациях дамочку, а и настоящего агента готовы были бы выпустить. Но все это пусть будет между нами. Поедете обычным путем — по израильской визе.
— Я не еврейка, — выдавила Лейда. — У меня и вызова-то нет.
— За этим дело не станет. Тем более у вас сын наполовину еврей. Нам ведь много не надо: была бы хоть четвертинка, хоть осьмушка — вот и жид. Оформим вызов на него.
— Разве можно — на несовершеннолетних? Ему только-только семнадцать.
— И это не проблема. Годик накинем. Но вот одну вещь вы должны будете для меня сделать. Вот я пишу на карточке номер телефона. Вот возьмите. Это наше посольство в Риме. Так, на всякий случай. Вдруг тошно станет. Вдруг омерзеет Фонд, синьор Умберто и вся эта шайка. Захочется что-то сделать, понадобится помощь. Вдруг… — Сердитое сопение подполковника неожиданно перешло в слезливый вскрик. — Вдруг Россию станет жалко! Что вы все о своей Португалии да Греции плачете?! Россию! Россию-то кто пожалеет, а? Кто, я вас спрашиваю?
Не дождавшись ответа, он всхлипнул, высморкался, сдвинул бумаги на столе, нажал на открывшуюся кнопку звонка.
Вошел Мышеедов.
— «Воронок» можно отправить, лейтенант. Лейду Игнатьевну в своей машине отвезете в гостиницу. Пусть заберет вещи — и в аэропорт. Ей срочно надо вылетать в Таллин. Едет за границу. С семьей, по израильскому вызову. Я позвоню майору в Таллин, предупрежу. На сборы — две недели. Все. Рабочий день окончен.
Октябрь, первый год до озарения, Таллин — Берлин — Вена
1
— Нет, я никогда не чувствовала себя здесь чужой, — говорила бабка Наталья, теребя черную вуалетку на пропахшей нафталином шляпе. — Никогда. Даже в двадцатые — тридцатые годы русская культурная жизнь в Эстонии била ключом. Выходили журналы и газеты на русском, работали театры, в церквах пели русские хоры. МХАТ приезжал на гастроли с лучшими спектаклями. Вы, конечно, слишком молоды и не могли видеть Михаила Чехова на сцене. А я помню его как сейчас. Боже, каким он был в «Эрике Четырнадцатом»! А Калугин, игравший Бориса Годунова! И как он говорил Ивану Грозному: «Кириллин день еще не кончился…»
Взмокший от беготни Мышеедов слушал ее краем уха, но на лице удерживал: «Как я мог жить до сих пор, не зная всех этих поразительных вещей?» Очередь улетающих, выстроившаяся перед залом таможенного досмотра, подвигалась медленно. Крыло аэропорта, отведенное для международных рейсов, не было рассчитано на такие горы багажа, на такую толпу провожающих, и люди, устав от ожидания, послушно оставались там, где их зажало, издали улыбаясь друг другу, чертя пальцем в воздухе, кивая.
