— Траудль, ты становишься невежливой, — неожиданно нахмурилась графиня. — Что ты можешь знать об этом?
— А разве ты вышла замуж по любви? Ни ты, ни Бертольд не знали друг друга, когда он поехал в Интерлакен делать тебе предложение. Ты хотела только одного: стать графиней Равенсберг. Если бы дедушка приказал мне выйти замуж за богатого человека, я прямо сказала бы: «Нет!» Почему Бертольд не сделал этого? — и она выразительно топнула ногой.
— Смотрите, пожалуйста, каким энергичным может быть это дитя!
— Я больше не дитя, — гневно воскликнула девушка, — я невеста Адальберта, а когда любишь человека, то можешь перенести с ним решительно все и при этом быть очень счастливой.
— Так ли? Неужели это возможно? — тихо спросила Алиса.
— О, разумеется! Я сама этого раньше не знала, но любить и быть любимой — это что-то такое прекрасное, волшебное, и это надо самой пережить, представить себе этого нельзя!
Она прижалась к молодой женщине и робким шепотом рассказала ей о том блаженном часе, когда Адальберт обнял свою «прелестную маленькую невесту» и высоко поднял ее, как будто хотел показать всему миру свое счастье. В ее голосе слышалась радость и торжество, а в глазах стояли горькие слезы, когда она говорила о коротком счастье, которое уже на следующий день было разбито, уничтожено.
Алиса молча и неподвижно слушала девушку, слова которой звучали для нее сказкой, но от них веяло светлым дыханием юности и счастья, которых не знала она, красивая, гордая женщина.
И тихо-тихо к ней подкралось воспоминание — час, когда солнце раскаленным ядром спускалось к горизонту, в ветвях старой липы жужжали пчелы, и их жужжание звучало деловой мелодией, непонятной песней, а цветущие липы обвевали своим ароматом ее и Зигварта, сидевших на скамье. С тех пор они ни разу не виделись, мечта разлетелась, но была ли она забыта?
Молодой женщиной овладело странное чувство — страстное и вместе с тем враждебное. Почему она не могла отделаться от этого воспоминания? Зигварт совсем не подходил для лесной идиллии и короткого летнего сна, который только что пережила эта маленькая Траудль, слишком серьезно и строго он смотрел на жизнь. Алиса еще видела перед собой его строгие, жгучие глаза, когда дала почувствовать свое презрение мнимому обманщику. Нет, Герман Зигварт не был создан для флирта со знатной дамой, а графиня Равенсберг не могла относиться серьезно к подобным вещам.
— Но ведь ты никому не скажешь об этом, даже Бертольду, не правда ли? — спросила Траудль умоляющим тоном. — Я должна была кому-нибудь излить свое сердце, но другим не следует знать об этом.
Алиса привлекла ее к себе и ответила с совершенно непривычной ей мягкостью:
— Даю тебе слово, что никто об этом ничего не узнает. Но что случилось с нашей маленькой златокудрой Траудль, которая прежде целый день смеялась и пела? Бедное дитя, любовь не принесла тебе счастья!
— О нет, принесла! — Личико молодой девушки словно озарилось солнечным светом. — Этого ты не знала, Алиса, при всем своем богатстве. Счастье — это что-то совсем особенное, его не купишь ни за какие деньги, оно посылается свыше. И если даже оно несет с собой сердечное страдание, я ни за что на свете не соглашусь расстаться со своей любовью.
Эти слова дышали страстью и торжеством. Алиса молчала. До этой минуты она смотрела немного свысока на этого ребенка, ничего еще не понимавшего в жизни, и вдруг открыла, что этот «ребенок» пережил уже то, чего она сама еще не изведала в своей беззаботной жизни. Это чужое счастье и горе с их восторгом и рыданиями возбуждали в ней что-то похожее на зависть. Уже одна способность испытывать такое чувство могла сделать человека счастливым.
В эту минуту открылась дверь, и вошел Морленд. Траудль вытерла глаза и под каким-то предлогом убежала из комнаты, стараясь не показать заплаканных глаз. Американец посмотрел ей вслед и спросил:
— Малютка все еще безутешна. У нее опять заплаканные глаза. И все это из-за ее старого больного деда, для которого смерть явилась избавлением. Чисто по-немецки… одна сентиментальность.
— Мне кажется, что те, кто видит в ней ребенка, ошибаются, — уклончиво ответила Алиса, — она начинает развиваться… Почему ты сегодня так неожиданно ушел с завтрака, папа? Мой свекор позволил себе резко возразить на одно из твоих замечаний, но я не поняла его слов. Между вами что-то произошло?
— Нет еще. Я не хотел делать тебя и Бертольда свидетелями объяснений, которые все же неизбежны. Возможно, что они повлекут за собой полный разрыв, и потому будет лучше раньше объяснить тебе, в чем дело.
Несмотря на суровый тон этого заявления, Алиса осталась совершенно спокойной. Она уже давно ожидала катастрофы и холодно ответила:
— Я жду, папа.
— Ты знаешь, Равенсберг весь ушел в свою политическую деятельность. Теперь он и его единомышленники собираются издавать новую большую газету, партийную, разумеется, с целью проведения в жизнь консервативных интересов, борьбы с либерализмом и так далее. Все держатся пока в тайне, но я узнал об этом от Берндта. Он считает затею с деловой точки зрения безнадежной, тем более что господа политики хотят всецело завладеть им. Она потребует больших затрат, потому что они будут считать долгом чести поддерживать газету во что бы то ни стало. За субсидированием первым делом обратились к графу, и он дал свое согласие.
Алиса очень часто слышала о делах такого рода, а потому, сразу сориентировавшись, деловито заметила:
— Но для этого нужно иметь большой капитал, а мой свекор им не располагает.
— Да, он располагает только доходами с Равенсберга, которые мы довольно неосмотрительно предоставили в его распоряжение. Несмотря на это, никто не откажет ему в кредите. Бертольд — мой зять, и все знают, что ты одним взмахом пера можешь обогатить его.
— Ты отлично знаешь, что я этого не сделаю.
— Добровольно не сделаешь, но тебя могут вынудить к этому, как только я уеду. Если Равенсберг возьмет обязательство, то непременно сдержит данное слово, а ты носишь его имя и не позволишь обесчестить его, пока ты жена его сына.
Алиса, очевидно, поняла сделанный намек, но промолчала.
— Состояние, которое я дал за тобой, — твоя неотъемлемая собственность, — продолжал Морленд, — и я оградил его от всяких посягательств, если же ты добровольно пожелаешь приносить жертвы, то это уж твое дело. Я только предостерегаю тебя, что в подобные идеи можно вложить миллион и потерять его полностью. Но я не хочу влиять на тебя в каком бы то ни было отношении, решай сама.
Алиса уже давно привыкла решать все сама. Отец никогда не оказывал на нее давления и, может быть, благодаря именно этому приобрел на нее безграничное влияние. Они были друзьями, относились друг к другу с безусловным доверием, и теперь она только спросила отца:
