Не глядя на сердитое лицо Руми, ученый вымыл свою чашку, собрал рюкзак и первым тронулся в путь. Василий Кузьмич не мог разобрать, откуда слышится шорох. Он специально шел через заросли и несколько раз сворачивал, чтобы, сделав петлю, выйти на свой след и неожиданно для преследователя столкнуться с ним лицом к лицу.
Василий Кузьмич скорее ощутил, чем увидел опасность. Что это за снежная горка выросла метрах в пяти впереди, почему она шевелится? Почему в ней сверкают янтарные злобные глаза? В сотую долю секунды мозг «проявил» принятое изображение — и ученый увидел снежного барса, изготовившегося к прыжку, оскалившегося, с подрагивающим хвостом. Ученый едва ли успел вспомнить, что за секунду барс одолевает прыжком пятнадцать метров и, значит, пять он одолеет за треть секунды. Лишь сигнал опасности мелькнул в подсознании. И когда он молниеносно вскинул ружье, еще молниеноснее возникла мысль: «Поздно!»
В тот самый миг сзади раздалось громоподобное рычание. Удар в локоть, выстрел. Ружье отлетело в траву. Барс почему-то не прыгнул, а только нерешительно зарычал и попятился. Затем, напуганный грозным ревом и выстрелом, кинулся в сторону и скрылся за деревьями.
Василий Кузьмич рывком обернулся — и увидел искаженное, какое-то звериное лицо Руми, его горящие глаза, напряженное тело, словно тот собирался прыгнуть навстречу барсу. Руми стоило большого труда вернуться в прежнее состояние. Улыбка тронула его губы, а глаза все еще меняли выражение. Наконец; он улыбнулся по-настоящему и проговорил, вспоминая только что пережитое, отвечая на свои мысли:
— Значит, не разучился…
— Что это было? — спросил Василий Кузьмин, опомнившись.
— Этому меня научил дед… Он говорил: «Если сможешь так крикнуть, и тигр, и барс не тронут тебя, уйдут».
— Фирменный секрет племени? — пошутил Василий Кузьмич и, сразу став серьезным, добавил: — Вы спасли мне жизнь, спасибо!
— Долг платежом красен! Ведь это благодаря вам мы из дичи превратились в охотников, — ответил Руми. — Если бы вы не вышли на след, зверь мог выбрать более удачный момент для прыжка. Барс или очень голоден, или ранен. Иначе он не спустился бы с гор и тем более не охотился бы за людьми.
Василий Кузьмич посмотрел вверх, на возвышающиеся скалы, где в поисках пищи бродят киики и архары,[5] где властвуют барсы и орлы. Он перевел взгляд на Руми и впервые отметил, как соответствует окружающей природе весь облик этого человека — выверенный прищур глаз и смуглая кожа, гибкая легкая фигура, наклоненная вперед. Вот только недуг слегка исказил его облик; боль все чаще давала о себе знать.
«Место, где живет человек, привязывает его к себе и накладывает свой отпечаток. Оно проникает в человека, поселяется в нем навсегда, становится частью его, — думал Василий Кузьмич. — Раньше так было всегда. Но теперь печать местности затмевается печатью профессии. Все больше и глубже. Затрагивая даже интимные стороны характера. Затушевывая и стирая национальные черты. Хорошо это или плохо, когда работа, которую выполняет человек, постепенно становится самым важным для него?…»
Его отвлекло от этих мыслей восклицание Руми. Над ними пролетала огромная птица. Она тяжело взмахивала крыльями, неся в лапах добычу.
— Какая сила! — с восхищением сказал Руми. — Орел-ягнятник. Молодого архара взял. В воздухе никому не хочет уступать власти. На самолет — и то нападает…
— А зайца вот не может взять, — засмеялся Василий Кузьмич.
— Да, волка берет запросто, а зайца — никак, — развел руками Руми. — Длинноухий тактику против орла хитрую придумал — бросается на спину и барабанит ногами по воздуху. Орел устанет низко над землей висеть, поднимется — заяц опять бежит. И так повторяет свой прием, пока не доберется до укрытия. Охотники говорят: «Заяц зенитки включил». Под удар его задних ног и орлу лучше не попадать…
Руми умолк, нагнулся, поднял несколько камушков:
— Смотрите, выходы медной руды! Надо бы эти места на карте отметить.
Он вытащил карту, а Василий Кузьмич раскрыл записки Сейкила:
«…И земля становится желтой, и камни начинают сверкать по-особому. Ты проведешь там ночь, и дикий человек с гор проведет ее рядом с тобой, не видимый тебе…»
— Руми, взгляни-ка, что пишет Сейкил.
Руми задышал над ухом Василия Кузьмича. Ученый не сомневался, что сейчас его спутник скажет о необходимости готовиться к ночлегу. А так как сам Василий Кузьмич изрядно устал, то указания старого Сейкила его вполне устраивали.
«…Путь ты продолжишь за час до рассвета, — писал далее Сейкил. — Подымешься на гору. Там увидишь поляну. Разденься и голым ползи по траве, не оглядываясь, но помни о том, кто следит за тобой. И едва первые лучи солнца коснутся травы, загорятся каплями крови ягоды. Ешь их, если тебе разрешит хозяин — дикий человек гор. Ешь, как ест архар, не срывая руками. Ешь, сколько сможешь, до икоты. Потом сорви и возьми с собой на три дня. В это время ничего, кроме ягод, не ешь. И болезнь оставит тебя навсегда…»
Руми после недолгих поисков нашел неглубокую пещеру. Они набрали сухих веток, разожгли костер. Ученый сразу же уснул и не слышал, как долго ворочался Руми, корчась от боли, пытаясь найти позу, чтобы хоть немного успокоить зверя, грызущего его внутренности.
Василия Кузьмича разбудил протяжный стон. Он приподнялся на локте, осмотрелся. Костер горел маленьким ровным пламенем. Стонал во сне Руми. Крупные капли пота стекали по его лбу.
«Бедняга, — подумал Василий Кузьмич. — Сдерживал стоны целый день».
Он прикоснулся ко лбу Руми, к горячей влажной коже.
«Он сам себе навредил этим путешествием, — подумал ученый. — Такое напряжение нервов и мышц не может не сказаться при язве. Хорошо, что скоро конец пути».
Тени еще только начинали сбегать в ущелье. Время от времени слышались рев хищника, крики жертвы. Живые существа выполняли программу природы, охотясь друг на друга. Василий Кузьмич и Руми двинулись в путь. Тропу едва можно было угадать по незначительным приметам: ярче других блестел стертый камень, более низкая трава казалась темнее… Василий Кузьмич испытующе поглядывал на спутника — одолеет ли подъем? Но по гибкой фигуре Руми ничего нельзя было определить — он словно бы и не делал особых усилий, чтобы взбираться на скалы. А его худое лицо в те минуты, когда он поворачивал его к ученому, выражало лишь напряженность и желание поскорее достигнуть цели.
Наконец подъем окончился. Его сменило обширное плато.
— Здесь, — шепнул Руми и стал раздеваться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
