Дворкин по поводу акта гетеросексуального проникновения (так, она призывала мужчин отказаться от эрекции), у их взглядов есть общий фундамент. Они оба считают порнографию и насилие в сексе неестественными культурными пережитками, одновременно продуктом и орудием патриархата. Оба утверждают, что семья – инкубатор этой идеологии, где младенца с детства учат подчиняться авторитету отца. Что более важно, они оба верят в некий иной секс, и, хотя детали этого утопического акта остаются туманными, они убеждены, что основан он не на желании причинить боль, но на абсолютном равенстве.
В 1980-х годах Дворкин выступала с громкими и скандальными нападками на определенные практики в сексе, в частности на БДСМ, который она называла стокгольмским синдромом насилия. Как и в случае с де Садом, она отказывалась отделять реальное от воображаемого. Хотя многие ее аргументы звучат весьма убедительно, я должна признать, что мой скептицизм в данном случае перевешивает. Не обязательно верить, что внутри каждого из нас живет чистая, незапятнанная личность, чтобы понимать, как вредоносны могут быть для нашей сексуальной фантазии структуры беззакония и принуждения, внутри которых мы обитаем. Но я не согласна, в отличие от Райха и Дворкин, что секс становится непременно дисфункциональным или выражением мизогинии только потому, что включает в себя добровольные акты мазохизма или садизма.
Как и литература, секс – это пространство игры воображения, в котором можно встретить опасные силы и соприкоснуться с ними. И, как и болезнь, секс – это погружение в то, что Эдвард Сент-Обин однажды назвал «областью тьмы до появления речи»[137], где таятся неведомые удовольствия и ужасы. БДСМ, добровольная версия десадовских наслаждений, – один из способов попасть туда, это путь к сильнейшим чувствам младенчества, к телу того времени, когда речь еще не вмешалась в его жизнь. Это не всегда просто воспроизведение паттернов мизогинии, как считала Дворкин. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на несколько рисунков Тома оф Финланд.
Уверена, что не одна я в детстве достала с родительской полки «Политику пола» и, прочитав в самом начале рассказ о женщине, которую имеют в ванне, нашла его не страшным, а возбуждающим. Не этим ли подкупает «История О» – возможностью отдаться не столько мужской власти (всей этой веренице мужчин с членами наружу и требованием называть их «хозяином»), сколько самому телу с его пугающим, всепоглощающим царством бессловесности? Дворкин яростнее всего протестовала против этого источника возбуждения – удовольствия О от превращения в одно только тело, его части и отверстие. Разве не в этом смысл секса: отбросить говорящее «я» и упасть в бездну?
Вскоре после того, как я прочитала «Порнографию» в библиотеке в Сассексе, я побывала на выступлении Дворкин на Международной конференции по насилию, жестокому обращению и правам женщины в Брайтоне. Стоял 1995 год; Дворкин было почти пятьдесят. Одета она была в свои фирменные кеды и комбинезон – выглядела, по выражению Джоанны Фейтман, как «протофигура так называемого анти-секс-феминизма, спорного термина, которым именовали феминисток, выступавших против порнографии, проституции и садо-мазо»[138]. Вдобавок к протесту против некоторых видов секса Дворкин возглавила скандальную кампанию за принятие актов гражданского права в американских городах, которые позволили бы женщинам требовать в суде возмещения ущерба от авторов порнографии.
Обстановка на конференции была неспокойная. Кто-то демонстративно уходил, кто-то даже подрался. Я пришла туда с подругой моей матери, лесбиянкой, которая мне всегда нравилась, но в ходе уик-энда стало понятно, что нас разделяет болезненная пропасть, что мы воюем в разных армиях так называемой порновойны. Нужна ли цензура? Многие феминистки, как и Дворкин, видели в ней гарантию своих прав, но многие, в том числе я, считали иначе, особенно после того как Дворкин заключила тактический союз с правым движением против непристойности.
Анджелы Картер к тому моменту уже не было в живых (она скончалась от рака легких в 1992 году в возрасте пятидесяти одного года), но она тоже не разделяла радикальные взгляды. Эдмунд Гордон писал в биографии «Изобретая Анджелу Картер»: «Анджела мыслила как социалист: для нее порнография – это действительно иллюстрация соотношения сил, но не в большей и не в меньшей степени, чем всё остальное, и, как всё остальное, она может выражать эти соотношения по-разному»[139]. «Мне кажется, некоторые сестры слишком много шума поднимают вокруг порно, – сказала она журналу „Фейс“ в 1984 году. – А прочим они явно дают понять: если ты не поднимаешь шум, то ты – часть проблемы. По-моему, это уже безумие»[140]. В то время она еще не оправилась от феминистских нападок на «Женщину по де Саду». На обложку ее книги с сюрреалистической картиной Кловиса Труя с поркой полуголых женщин Британская ассоциация альтернативных книжных наклеила пометку «Оскорбительно для женщин», не обращая внимания на прогрессивное содержание.
Действительно ли порнография – демонстрация гениталий и частей тела, описание половых актов – так вредна, или же выступающие против нее феминистки лишний раз подкрепляют древнее пуританское предубеждение против женского желания? Где прячется свобода: в борьбе за мир без сексуального насилия или в праве вступать в любые добровольные связи? К моменту, когда я увидела Дворкин на конференции, эти вопросы уже раздирали на части феминизм второй волны. В тот день она показалась мне одинокой, измученной войной женщиной, но всё еще готовой нести миру свое горькое послание, готовой проповедовать экстремальные, старомодные решения.
Проблема, как я поняла в тот день, была вот в чем: Дворкин заставляла тебя чувствовать вину за то, что ты вообще хочешь секса. Проблема была не только в том, что она пыталась на законодательном уровне ограничить какие-то проявления желания, – она совсем не оставляла пространства для возбуждения. Но с ее точки зрения получалось, что проблема как раз была во мне и моем эротическом воображении. И хотя сейчас многие ее книги меня глубоко восхищают, тогда, много лет назад, Дворкин заставляла меня испытывать стыд.
* * *
Я читала «Кровавую комнату» для экзаменов в старшей школе, но только спустя два с половиной десятилетия поняла, что эта книга родилась в пылу того самого диспута. Картер писала ее одновременно с «Женщиной по де Саду», и работа шла гораздо легче. «Кровавая комната» вышла в издательстве «Голланц» в мае того же года. Сюжеты Картер позаимствовала из сказок: из «Красавицы и чудовища», «Белоснежки» и «Синей бороды», но динамика в них имеет узнаваемо десадовские корни. Она возрождает всё те же нафталинные локации, тот же злополучный набор персонажей: замок на отшибе, жестокий маркиз, обреченная кроткая инженю – и затем вдруг ломает механизм, распахивает всюду неожиданные двери и окна.
В заглавном рассказе бледная юная невеста серийного вдовца-аристократа проникает в запертую комнату ужасов и обнаруживает там своих предшественниц – забальзамированных, обезглавленных, обескровленных. «Я играла в игру, где каждый ход был предначертан судьбой столь же всемогущей и
