Все эти тайны, как справедливо рассудил басистый полковник, могли иметь только одно объяснение. Фронт 74-ой дивизии выбран для прорыва австрийской обороны.
Красота – страшная сила
В третьем часу пополудни она заметила условленный сигнал. Над хатой Опанаса вился черноватый дымок. Опанас нарочно поселился, чтобы его дом, стоявший немного на отшибе от остальных, был виден из окна ее горницы. Мавка часто смотрела в ту сторону, иной раз подолгу.
Черный дымок, от сырых буковых сучьев, означал: «Немедленно ко мне».
Сердце у нее так и запрыгало.
Только что сидела смурная, напевала невеселую песню:
Гетьте, думи, ви хмари осiннi!То ж тепера весна золота!Чи то так у жалю, в голосiннiПроминуть молодi лiта?
И вдруг – срочный вызов!
Пять дней не виделись. Он запретил. Один раз случайно встретила на улице, он шел куда-то с солдатами – отвернулась. Но прошла близко, рукавом задела, будто случайно. Пустяковое касание, а обожгло, как огнем.
Сейчас она его увидит! Не для объятий, конечно – Для Дела. Опанас не станет по личному поводу давать сигнал, не такой это человек. За то, может быть, она его и полюбила, что для него Дело прежде всего.
А все равно стало ей сладко.
Мавка наскоро поглядела на себя в зеркало, поправила косы. Волнение было ей к лицу, и вообще сегодня выглядела она неплохо.
Прежде чем выйти из дома, следовало (Опанас научил) проверить, всё ли чисто.
Она встала за тюлевой занавеской, мысленно поделила заоконное пространство на сектора и тщательно осмотрела каждый из них. К этому занятию Мавка относилась очень добросовестно – ведь так велел Опанас.
Третий сектор – густые кусты слева от калитки – ее насторожил. Кто-то там прятался. Если не приглядываться, не заметишь. Но когда фиксируешь взгляд, как показывал Опанас, зрение обостряется.
Определенно в можжевельнике кто-то прятался. Соседский мальчишка? Четырнадцатилетний оболтус несколько раз пытался подглядывать, как она моется или переодевается.
Мавка поднялась на чердак. Там, среди прочих нужных для Дела вещей, был спрятан хороший бинокль.
Через пыльное стекло крошечного окошка навела резкость. Нахмурилась.
Это был не оболтус. Человек в военной форме. Блеснула офицерская звездочка на погоне. Мавка поймала в кружки лицо соглядатая.
Ах вот это кто…
Губастый юнец-прапорщик сегодня уже попадался ей на глаза. Совсем молоденький, так и пожирал взглядом. Она видела его около школы, потом на площади, потом у керосиновой лавки. Ясно было, что рядом он крутится неспроста. Сначала Мавка забеспокоилась, не слежка ли. Но для контрразведки мальчик был слишком пушистый, несерьезный. Не иначе влюбился. Это ее не удивило, она знала, что имеет власть над мужчинами. Может приворожить любого – кроме одного, который единственный ей только и нужен.
Удивляться, что прапорщик целый день вместо службы таскается за барышней, было нечего. В Русиновке офицеров, дожидающихся оказии до губернского города, хватало. Были и те, кто, наоборот, прибыл из госпиталя или с пополнением, ждал назначения в часть.
В другое время Мавку такой застенчивый, но настырный прилипала только развеселил бы. Но сейчас он был ужасно некстати. Ведь снова увяжется. Не к Опанасу ж его вести? Опять же, вдруг он все-таки приставлен для слежки? У кацапов в контрразведке какой только швали не держат. Достаточно вспомнить дурака Жилина или наглого подпоручика, что хватал за плечо и терся коленом.
Она не на шутку рассердилась. Как-то надо было эту досадную помеху устранить.
Если б ее так остро не подгоняло нетерпение, она, наверное, поступила бы менее авантюрно. А тут долго голову ломать не стала.
Накинув на плечи алый с черным платок, она вышла из дома – и прямиком к околице. Офицерик пригнулся, затаился, но она остановилась перед ним и раздвинула ветки.
– Вы что это тут прячетесь? – со смехом спросила она. – Я думала, кошка.
Он медленно распрямился. Щеки порозовели. Молчит.
– Хорошо ли из кустов за девушкой подглядывать? – Ее глаза смеялись. – А еще офицер. Если вам кто нравится, смелее надо быть. Девушки робких не любят.
Прапорщик моргнул густыми ресницами. С таким телятей рассусоливать было нечего.
– Нравлюсь я вам?
Она дала себе пять, много десять минут, чтоб его сплавить.
– Ужасно нравитесь! – наконец обрел он дар речи. И как-то сразу просветлел.
– То-то, смотрю, хвостом за мной ходите.
– Я как вас увидел, будто магнитом притянуло! – стал вдруг разговорчивым юнец. – Вы ужасно красивая. Вот.
– Красноречивый, – похвалила Мавка. – «Ужасно нравитесь», «ужасно красивая». Но если бы вы умели ухаживать за девушками, то подарили бы цветы. Или конфет.
– Цветы? – Он стал оглядываться. – Могу одуванчиков нарвать. А конфеты… Где ж я возьму?
– В гарнизонной лавке. Там шоколадные есть. Сходите, купите, а я самовар поставлю. Будем чай пить.
Давай-давай, лети за конфетами, мысленно поторопила она мальчика. Исчезни.
Но губошлеп вдруг заупрямился.
– Я от вас никуда! – пылко объявил он. – Где вы, там и я. Потому что, если расстанусь с вами хоть на минуту, у меня разорвется сердце!
Не такой уж он оказался и робкий. Мавка поняла: так просто от него не отвяжешься. И с ходу поменяла тактику. Подхватила ее лихая, озорная волна, понесла. Никогда в жизни не выкидывала она штуки, которую вдруг надумала провернуть.
На осуществление нового, восхитительно дерзкого плана придется потратить минут пятнадцать-двадцать. Зато он был наверняка, без осечки. И будет что Опанасу рассказать. Это соображение подстегнуло ее, заставило жарко улыбнуться. И внутри тоже стало горячо, томно.
– И вы мне глянетесь, – нежно сказала она. – А я уж коли душой к кому потянулась, никакого мне удержу нет… Заходите, коли вы такой. Познакомимся.
Познакомились быстро. В хате она его за розовую щеку пальцами тронула – он сразу запыхтел, стал руку целовать, потом шею, к губам подбирается. Она смеялась, отворачивалась. Поглядывала на часы. Две минутки из пятнадцати прошло.
– Быстрый какой, – шептала, уклоняясь от поцелуев. – Не сказал, как зовут, а уже…
– Я Вася. Калинкин…
– Нет уж, Вася, сначала я тебя угощу, а там… Там видно будет. Наливочки выпьем, вишневой.
Поигрывая глазами, она заслонилась открытой дверцей буфета, накапала в наливку капель, которых ей дал Опанас.
Села к мальчишке со смешной фамилией, поцеловала. Он, весь дрожа, полез расстегивать пуговицы на ее сорочке.
– Погоди, погоди, – хохотала Мавка. – Выпей сначала. За знакомство. До дна!
Он хватанул наливки, снова зарылся носом ей за пазуху. Приговаривал что-то, чмокал. Потом хрюкнул, всхрапнул и навалился всем телом – едва она его удержала. Опанасовы капли были крепкие.
Семь минут.
Потом отволокла к кровати, был он не очень-то тяжелый. Стала раздевать. Хотела оставить в исподнем, но озорное пламя, все горячее разливавшееся по телу, заставило пойти дальше.
Растелешила юнца до голого гола, уложила на перину. Оглядела, усмехнулась. Не мужчина – кутенок. И сопит по-щенячьи.
Накинула одеяло. Сколько прошло?
Тринадцать минут всего.
Ох, умора!
Тайное свидание
Звонко смеясь, охваченная все тем же пьянящим, бесшабашным чувством, Мавка выбежала на улицу. Сделала над собой усилие – сдержала шаг, пошла чинной походкой, какая подобала вчительке. Любовь любовью, Дело Делом, но ронять авторитет первой настоящей украинской учительницы перед жителями Русиновки было нельзя. Только спустившись тропкой под обрыв Вильшанки, она снова перешла на бег.
Свою квартиру Опанас выбрал с большим умом. Хата была бедная, запущенная, но, кроме прямой видимости от Мавкиного дома, была у этой лачуги еще более ценная особенность. Прежние хозяева ловили на речке бреднями рыбу. Чтоб каждый раз не подниматься на обрыв, прорыли ход в погреб под домом. Это давало возможность тайным гостям Опанаса приходить и уходить незаметно для соседей.
Мавка толкнула кое-как сколоченную дверку, почти того же бурого цвета, что земляная стена откоса. Ход был недлинный, но все-таки пришлось зажечь лампу (она вместе со спичками лежала здесь же, на приступке).
С каждым шагом сердце билось быстрей.
Это для Дела, Дело прежде всего, повторяла себе она. Но когда увидела впереди красноватый свет, просачивавшийся из погреба, чуть не застонала от нетерпения. Как знать, не потаенность ли этих коротких встреч распаляла ее больше всего?
– Что так долго? – сказал он вместо приветствия. – Не сразу дым увидела?
Как красиво, сочно он говорил по-украински! Как уверенны, спокойны и властны были его движения! Какой неяркой, внутренней красотой светились черты простого и сильного лица!
