После отъезда сестры Элинор жила в страхе, что и с ней в любой момент может произойти то же самое — она будет навсегда оторвана от родного дома, от Эдуарда, Филиппы, от милой наставницы леди де Валенс.
Элинор так обрадовалась, когда ее привезли ко двору Филиппы! Она могла каждый день видеть приветливое лицо недавно обретенной родственницы, проводить с ней время и вместе восхищаться маленьким Эдуардом. Она вела задушевные беседы с молодой королевой, и обе они не были отягощены дворцовым этикетом, от которого Элинор так страдала раньше в резиденции матери.
Филиппа вселяла в нее радужные надежды на будущее, говоря, что уверена: Элинор выйдет замуж только так, как выходила она сама за Эдуарда, — по любви. Она не уставала рассказывать о том, как познакомилась с Эдуардом, как полюбила его с первого взгляда, когда тот появился в их замке, и как боялась, при всей привязанности к сестрам, что выбор королевского посланца падет не на нее, а на кого-то из них.
Элинор здоровела душой. Мрачные предчувствия вовсе оставили ее. Она часто теперь виделась с братом-королем, и жизнь начала приносить ей все больше радости.
С прибытием графини Эно дни сделались еще приятней, еще веселей. Счастье, лучившееся из глаз Филиппы, озаряло и Элинор.
Король Эдуард повелел устроить торжественный прием, достойный матери королевы, и решил принять участие в различных играх и турнирах, где бы мог показать всем силу и ловкость, а также роскошные наряды, к которым, в отличие от деда, питал немалую склонность. Он знал, что у него привлекательное лицо и красивая фигура, и стремился подчеркнуть прекрасными одеяниями эти достоинства, чем доставлял удовольствие не только самому себе, но и простым людям, когда они видели короля на улицах или ристалищах.
— …Пусть турниры состоятся в разных местах, — говорил он. — В Лондоне и вблизи него. Сначала устроим их в Дартмуте, потом в Степни, а затем, самый грандиозный, — в Чипсайде. Я проеду по лондонским улицам со свитой из пятнадцати рыцарей, и мы станем вызывать на состязание всех, кто решит сразиться с нами.
— О, представляю, какое это будет зрелище! — вскричала Филиппа. — Только, умоляю, будь осторожен!
— Я прикажу соорудить на улицах галереи для зрителей, — говорил Эдуард, — и все смогут наблюдать за поединками.
— Моя мать будет безгранично благодарна тебе за торжественность, с которой ты намерен ее встретить, — произнесла Филиппа, думая в это время о денежных расходах, которые понесет казна от всех этих зрелищ.
Ее не переставала поражать бедность Англии. Она знала о расточительности таких нехороших людей, как Гавестон, Диспенсер, Мортимер. Но почему маленькое графство Эно кажется таким богатым и процветающим по сравнению с огромным английским королевством? Что-то здесь не так и нуждается в переменах… Может быть, она и заговорила бы об этом с королем, но тот был так воодушевлен предстоящими празднествами, так горел от возбуждения, что она ни о чем таком не стала говорить, тем более что мать наверняка прибудет не с пустыми руками.
И вот графиня Эно в Лондоне. Торжественная встреча, слезы радости, долгие объятия. Но им не терпится остаться вдвоем. И, как только это произошло, графиня сказала дочери:
— Дай взглянуть на тебя как следует, дорогое дитя… Твое лицо излучает радость. Похоже, ты и в самом деле так счастлива, как пишешь мне об этом.
— Да, матушка, — заверила ее Филиппа. — Я не выдумала ни одного слова.
— Так я и думала, ты всегда была честна и правдива. Как обрадуется твой отец, когда я расскажу ему об этом. Значит, Эдуард хороший супруг?
— Мне кажется, лучше быть не может! — воскликнула дочь. — Я это поняла в то мгновение, когда впервые увидела его.
— Такое счастье выпадает далеко не всякому, дитя мое…
Они еще долго говорили о благоприятной судьбе Филиппы, а потом мать сказала:
— На континенте идут упорные разговоры о том, что Эдуард претендует на корону Франции. Неужели это так?
— Но он ведь имеет на нее право по линии матери, — ответила Филиппа.
Графиня покачала головой. В глазах у нее была тревога.
— Король Филипп никогда не согласится с этим, — сказала она. — И тогда начнется долгая, изнурительная война.
— Думаю, Эдуард понимает это, — сказала Филиппа и повторила: — Но у него есть все права. Его мать — дочь покойного французского монарха, а он — его внук.
Графиня кивнула.
— Твой отец поддержит вас, если дело дойдет до войны. Но, Боже, как я хочу, чтобы этого не было! То, что можно выиграть, никогда не сравнится с тем, что потеряют обе страны. А разлука? Ты будешь находиться в постоянной разлуке с мужем и с нами… Хотя такова судьба многих королей и королев, — добавила она с грустью.
Филиппе грустить не хотелось.
— Не бойтесь, матушка, — уверенно сказала она. — Эдуард достаточно умен. И он уже вышел из-под влияния матери. Вы не представляете, как он изменился, хотя еще так молод.
— Как его, наверное, тяготит бремя власти! — воскликнула графиня.
— Однако он способен нести его и делает это с честью, — ответила дочь. — Можете не сомневаться.
Мать расцеловала ее раскрасневшиеся щеки.
— Оставим эти разговоры, дитя мое. А где же наш чудо-ребенок? Скорее покажи мне его!
Крошку Эдуарда немедленно принесли, и графиня была безмерно обрадована его видом и тем, какой неподдельный интерес он проявил к бабушке. Говорили они и о делах в Эно, о своей семье. Графиня посетовала, что приходится расставаться с дочерьми:
— Мы остались с Изабеллой, но придет и ее очередь. С отъездом каждой дочери мы с отцом отрываем от сердца его частицу. Однако ничего не поделаешь — это жизненная неизбежность. Мои рассказы отцу о том, что ты нашла истинное счастье, послужат ему огромным утешением…
Вскоре началась череда торжеств, которые должен был венчать турнир в Чипсайде. Там приготовили арену и удобные деревянные крытые галереи с местами для наиболее почетных зрителей.
Филиппа брала с собой Элинор на все празднества, на них присутствовала графиня Эно со свитой, в которой был не слишком молодой, но весьма привлекательный мужчина — граф Рейнольд из Гельдреса во Фландрии. Он был очарован юной невинной девушкой и старался чаще находиться рядом с ней и занимать разговорами. Элинор хотя и стеснялась его внимания, но отнюдь не сторонилась и позволяла развлекать себя.
Филиппа радовалась за нее — никогда раньше не слышала она, чтобы Элинор смеялась так заразительно и беззаботно.
— Бедняжка, — говорила она матери, — у нее такое безрадостное детство. Я иногда чувствую себя виноватой перед ней за то, что была счастлива у себя дома и сейчас здесь, и готова сделать все, что смогу, для ее благополучия.
