— Что ты не умеешь?
— Убивать,— потерянно проговорил Теренций.— Я могу быть слугой, управляющим, но никогда... Меня не обучали военному делу.
— Однако,— раздраженно заметил Никий,— ты тогда на дороге лихо выхватил свой меч.
Теренций вздохнул и опустил голову, словно признавал свою вину. То ли в том, что не умеет убивать, то ли в том, что так опрометчиво вытащил меч тогда по дороге в Рим.
— Успокойся, Теренций,— усмехнулся Никий,— убивать тебе не придется. Но помочь ты должен. Понял меня? — последнее он проговорил жестко, почти угрожающе.
Глава четвертая
Поппея Сабина, жена Марка Сальвия Отона, вошла во дворец с низко опущенной головой, но уже короткое время спустя сделалась полноправной хозяйкой — полноправной, не имея на это, разумеется, никаких формальных прав. Права при дворе определялись одним — отношением принцепса, а Нерон влюбился в Поппею так, как никто ожидать не мог. Тут дело было не в желании наслаждаться, а в чувствах. В том, что трудно было предполагать у императора.
Никий понял, что произошло, увидев Марка Отона. Отон нравился ему, он казался единственным разумным человеком в окружении императора.
В тот день Отон одиноко стоял, прислонившись к одной из колонн у входа. Он был мрачен и старательно не замечал проходивших мимо. Зато проходившие мимо, как нарочно, не желали пройти незаметно, приветствовали Отона с особенно ласковыми лицами, в которых легко читалось насмешливое сочувствие. Отон отвечал коротким кивком, пряча глаза, и, если его спрашивали о самочувствии, едва заметно пожимал плечами. Никий так и не решился подойти к нему, наблюдая со стороны, стараясь оставаться незамеченным.
Он пришел по зову Нерона, но у самой двери слуга сказал, что принцепс занят и велел никого не допускать к себе.
— Император сам вызвал меня,— высокомерным взглядом прожигая слугу, сказал Никий и потянулся, чтобы взяться за ручку двери.— Ты, может быть, не узнаешь меня? — сердито добавил он.
Слуга сделал быстрое движение в сторону, прикрывая дверь, собой, и рука Никия ткнулась в его грудь.
— Там Салюстий,— пояснил слуга таким тоном, будто актер был по крайней мере командиром преторианских гвардейцев.
Никий гневно посмотрел на слугу, а тот поднял вверх указательный палец, призывая к молчанию, и тогда Никий услышал доносившиеся из покоев Нерона завывания актера: тот декламировал очередной трагический монолог.
— Там женщина,— прошептал слуга извиняющимся тоном.
— Женщина? Какая женщина? Одна?
Слуга посмотрел сначала направо, потом налево, где с обеих сторон двери стояли гвардейцы с каменными выражениями на лицах, и, чуть подавшись к Никию, проговорил, выпучив глаза, как если бы открывал страшную тайну:
— Поппея Сабина.
Никий неопределенно повел головой и отошел от двери. Вот тогда же, бесцельно прогуливаясь по дворцу, он увидел стоявшего у колонны Отона.
То, что Отон привел жену к Нерону, он знал уже несколько дней, но не придавал этому визиту никакого особенного значения. Кроме обычного: если женщина понравится императору, то он не упустит возможности получить от нее удовольствие. Это было в порядке вещей, и всякий муж, независимо от своего положения и возраста, знал это. И никто из мужей не видел в этом — во всяком случае, не показывал внешне — никакого особенного позора. Более того, многие были бы счастливы, понравься их жены императору, а еще лучше, если бы он возжелал получать эти удовольствия более или менее продолжительное время. В таком случае счастливый муж мог рассчитывать на значительные назначения и награды.
Поначалу Отон показался Никию несколько другим, но когда он однажды услышал, как тот расхваливал жену в присутствии императора, Никий подумал, что все они одинаковы, хотя и не осудил Отона. Несмотря ни на что, Отон нравился Никию.
Скорбный вид Отона сначала удивил Никия, потом расстроил и, наконец, насторожил. Придворный, чья жена понравилась императору, не должен был иметь такой вид. По крайней мере, не должен был ничего такого показывать. Никий почувствовал, что произошло нечто более значительное, чем предполагалось. Его опасения усилились, когда он увидел, как Анней Сенека (Никий не видел его уже очень давно и намеренно избегал встречи) подошел к Отону и заговорил с ним. Отон отвечал односложно и нехотя, стоял с опущенной головой. Сенека дружески тронул его руку и отошел. И тут же, увидев Никия, остановился, пристально глядя на него.
Никий подошел, вежливо, но с достоинством поприветствовал сенатора. Сенека дружески ему улыбнулся, но Никий заметил, как напряжен его взгляд.
— Тебя не узнать, мой Никий,— сказал Сенека, улыбаясь чуть снисходительно,— ты стал совершенной принадлежностью императорского дворца.
Он не сказал «двора», но «дворца», то есть здания, и в этом Никий увидел особенно обидную насмешку. Он сделал непроницаемое лицо и воздержался от ответа.
— Я посылал за тобой несколько раз, но ты не пожелал меня видеть. Может быть, ты забыл, как попал сюда и, главное, зачем?
Сенека произносил все это с самым приветливым видом, будто говорил о пустяках, замолкал, если кто-нибудь проходил мимо.
— Не мог предположить, что ты станешь таким близким принцепсу человеком,— продолжал сенатор,— Это хорошо, но всякую минуту ты должен помнить о пославшем тебя и о своих страдающих братьях.
— Неужели сенатора так волнуют их страдания? — произнес Никий так, будто за вопросом больше ничего не стояло.
— Ты прав,— кивнул Сенека,— я не принимаю их судьбу очень уж близко к сердцу. Но я и не говорил, что принимаю, хотя сочувствую им по-человечески. Мне лишь жаль, что Павел в тюрьме, для меня это, поверь, большая потеря. Я очень уважал учителя, и его письма много значили для меня. Но мне непонятно...
— Что непонятно, сенатор? — быстро вставил Никий, и стало очевидным, что он знает, о чем заговорит Сенека, и не хочет этого слышать.
— Но мне непонятно,— еще отчетливее выговаривая слова и еще пристальнее вглядываясь в лицо Никия, повторил Сенека,— почему это не беспокоит тебя? Мне не хотелось бы думать, что ты забыл обо всем и обо всех, что тебе понравилась такая жизнь и твоя дружба с принцепсом. Если это не так, тогда скажи почему?
— Мне не хотелось бы говорить об этом, сенатор,— сказал Никий, опуская глаза.
— Почему же? — лицо Сенеки выразило непритворное удивление, он даже чуть подался назад, оглядывая Никия с ног до головы.
— Потому что время еще не наступило,— ответил Никий.
— А когда оно наступит, ты можешь сказать?
— Нет.
— Нет? Не-ет? — протянул сенатор. Он хотел еще что-то спросить, но только вздохнул и развел руками.— Тогда прощай.— Он развернулся и быстро пошел прочь, но, сделав несколько шагов, остановился и, повернув голову, рукой поманил Никия. Когда Никий подошел, он сказал, быстро посмотрев по сторонам: — Должен предупредить, что у тебя появился соперник, и очень серьезный. Вернее, соперница. Поппея Сабина — тебе, наверное, знакомо это имя.
— Да, я слышал его,— сдержанно кивнул Никий.
— И что ты думаешь сам?
Никий сделал неопределенный жест:
— Принцепс любит женщин, но очень недолго. Не думаю, что Поппея станет исключением.
— Поппея станет исключением,— очень тихо и очень уверенно выговорил Сенека и, поймав недоверчивый взгляд Никия, добавил: — Поверь, я хорошо знаю своего ученика. Его нельзя влюбить ни красотой, ни лаской, ни тем более всякими женскими достоинствами, но его можно влюбить силой. Поппея сможет.
И, более ничего не сказав, Сенека ушел, а Никий, пока тот не скрылся из вида, напряженно смотрел ему вслед. На душе у него было тревожно. В те минуты он не думал о Поппее, женщина не представлялась ему опасной. Опаснее всех, даже опаснее Салюстия, стал теперь Анней Сенека — казалось, он может убить Никия одним движением бровей. Не надо было держаться с ним так высокомерно, не надо было демонстрировать независимость. Кто он такой перед Сенекой? Любимая игрушка императора? Да и любимая ли?!
Салюстий вышел из покоев императора с сияющим лицом. Радость переполняла его, он сам подошел к Никию.
— Поппея лучшая из женщин! — произнес он вместо приветствия.
— Ты так полагаешь? — отозвался Никий с заметной долей иронии в голосе (так он разговаривал с Са-люстием в последнее время).
Салюстий, по-видимому, не счел нужным обсуждать эту тему, вместо ответа он сказал:
— Я представлял им из Софокла. Ты знаешь мой греческий, к тому же сегодня я был в ударе. Поппея смотрела на меня так, будто я не представлял царя, а сам стал Эдипом. Император был доволен, он сказал, что своим чтением я потряс своды дворца. Понимаешь, что это означает?
— Это означает то, что я правильно лечил тебя, Салюстий,— усмехнулся Никий (знал, что сейчас лучше почтительно разговаривать с актером, но не смог себя сдержать: слишком уж самодовольным выглядел этот лицедей).— Я могу предложить тебе еще один способ усиления голоса — смазывание гортани свежим конским навозом. Я скажу об этом императору, может быть, он захочет посмотреть.
