Гроб с телом лейтенанта Ангустины, обернутый в полотнище знамени, покоился в земле, за невысокой оградкой, рядом с Крепостью. Над могилой возвышался белый каменный крест с выбитым на нем именем. Солдату Лаццари чуть в сторонке поставили крест поменьше, деревянный.
— Я иногда думаю… — сказал как-то Ортиц, — вот мы все жаждем войны, надеемся на случай, обижаемся на судьбу за то, что у нас никогда ничего не происходит. А взять хоть Ангустину…
— Выходит, — откликнулся Джованни Дрого, — выходит, Ангустина не нуждался в благосклонности судьбы и все равно сумел отличиться?
— Он был слаб и, наверно, нездоров, — сказал майор Ортиц. — Ему было хуже, чем всем нам. Он, как и мы, не схватился с врагом и войны, как и мы, не узнал. А погиб все-таки как воин. Так-то! Вам ведь известны, лейтенант, обстоятельства его смерти?
— Да, — ответил Дрого, — капитан Монти при мне рассказывал.
С наступлением зимы чужеземцы убрались восвояси. Прекрасные, развевающиеся и как бы обагренные кровью штандарты надежды постепенно поникли, и в душах вновь воцарился покой. Все вокруг опустело, и глаза тщетно искали хоть что-то в дальней дали, у самого горизонта.
— Да уж, он знал, когда умереть, — сказал майор Ортиц. — Словно пулю в сердце получил. Герой, ничего не скажешь. Однако ж никто не стрелял. Для всех, кто шел в тот день с ним, шансы были равны, никаких преимуществ он не имел, разве что умереть ему было легче, чем другим. А другие… что они, в сущности, сделали? Для других этот день был почти таким же, как и все остальные.
— Только немного похолоднее, чем обычно, — сказал Дрого.
— Да, немного похолоднее, — повторил за ним Ортиц. — Впрочем, и вы, лейтенант, могли пойти тогда с ними. Стоило только захотеть.
Они сидели на деревянной скамье на самой верхней площадке четвертого редута. Ортиц пришел навестить дежурившего там лейтенанта Дрого. С каждым днем их все больше связывали узы настоящей дружбы.
Они сидели на скамье, завернувшись в шинели, невольно поглядывая вдаль, на север, туда, где скапливались огромные, бесформенные снежные облака. Налетавший порывами северный ветер забирался под одежду. Высокие скалистые вершины справа и слева от перевала почернели.
Дрого сказал:
— Я думаю, завтра снег пойдет и у нас.
— Вполне возможно, — безучастно отозвался майор.
— Да, быть снегу, — снова сказал Дрого. — Вороны все летят и летят.
— Мы тоже виноваты, — сказал Ортиц, весь во власти одной неотступной мысли. — В конце концов каждый получает то, чего заслуживает. Ангустина, к примеру, был готов платить по самому высокому счету, а мы — нет. Наверное, в этом все дело. Может, у нас запросы слишком велики? А в общем, каждый получает то, чего заслуживает. Да уж…
— Ну и что? — спросил Дрого. — Что мы-то могли сделать?
— Лично я — ничего, — ответил Ортиц с улыбкой. — Я слишком долго ждал, а вот вы…
— Что — я?
— Уезжайте отсюда, пока не поздно, возвращайтесь в город. Привыкнете к жизни тамошнего гарнизона. Насколько я могу судить, вы не из тех, кто пренебрегает радостями жизни. Там вас наверняка ждет блестящая карьера, это уж точно. Не всем же на роду написано быть героями.
Дрого не отвечал.
— Вы упустили целых четыре года, — продолжал Ортиц. — Они, правда, зачтутся в выслугу за восемь, но подумайте, насколько лучше вам было бы в городе. Здесь вы отрезаны от мира, о вас все забыли… возвращайтесь, пока не поздно.
Джованни слушал, уставившись в землю, и молчал.
— Я видел, как было с другими, — говорил майор. — Постепенно они так привыкали к Крепости, что становились ее пленниками и теряли способность сдвинуться с места. Старики в тридцать лет! Да уж…
— Может, вы и правы, господин майор, — ответил Дрого, — но в моем возрасте…
— Вы молоды, — не отступал Ортиц, — у вас еще многое впереди, это правда. Но на вашем месте я не стал бы тянуть. Упустите еще каких-нибудь два года — двух лет вполне достаточно, — и повернуть назад будет уже слишком трудно.
— Благодарю за совет, — сказал Дрого, на которого слова майора не произвели никакого впечатления, — но ведь здесь, в Крепости, тоже можно надеяться на что-то лучшее. Пусть это звучит нелепо, но если начистоту, то и вам придется признать…
— Да, к сожалению, — ответил майор. — Все мы так или иначе на что-то упорно надеемся. Но сами посудите, это же абсурд. — Он махнул рукой в сторону севера. — Войну с той стороны никогда не начнут. После этой недавней истории никто всерьез о войне уже не думает.
Майор поднялся, глядя на север так же, как в то далекое утро, когда они встретились с Дрого на краю равнины и он, зачарованный, вглядывался в загадочные стены Крепости. Четыре года прошло с тех пор — солидный отрезок жизни, — но за это время не случилось ничего, ровным счетом ничего такого, что могло бы оправдать его великие надежды. Дни уносились прочь один за другим; однажды утром на краю чужой равнины появились солдаты, которые могли оказаться врагами, но после будничных работ по разметке границы убрались восвояси. На свете царил мир, часовые не трубили тревогу, ничто не предвещало каких-либо изменений. Как и в прежние годы, с теми же, что и всегда, приметами приближалась зима, и западный ветер тихонько посвистывал в штыках. Вот и он, майор Ортиц, по-прежнему здесь, стоит на террасе четвертого редута и, сам не веря собственным доводам, все вглядывается в северную пустыню, словно ему одному и дано право смотреть на нее, только ему и надлежит оставаться в Крепости — неважно, во имя какой цели, — а вот Дрого, хоть он и хороший парень, здесь не на своем месте, он просчитался, и пусть лучше уезжает.
XVII
Но вот снег на террасах Крепости сделался ноздреватым, и ноги стали проваливаться в него, как в кашу. С ближних гор вдруг донесся ласкающий ухо звон талой воды, на вершинах кое-где появились искрящиеся под солнцем белые продольные полосы, и солдаты, сами того не замечая, время от времени принимались что-то мурлыкать себе под нос — впервые за несколько месяцев.
Солнце не спешило к закату, как прежде, а стало все дольше задерживаться на небе, растапливая накопившийся снег: тщетно с северных ледников все ползли и ползли облака — они несли с собой уже не снег, а лишь дождь, стремительно смывавший остатки снега. Опять пришла весна.
По утрам раздавалось птичье пение: все от него уже отвыкли. Да и вороны больше не собирались стаями на плацу Крепости в ожидании кухонных отбросов, а разлетелись по долинам в поисках свежатинки.
По ночам в темноте вешалки, где висели ранцы, пирамиды для винтовок в казармах, двери и массивная мебель орехового дерева в комнате господина полковника — в общем, все деревянные вещи, даже самые старые, начинали поскрипывать. Иногда раздавался треск, похожий на пистолетные выстрелы, казалось, что-то разлетается вдребезги; люди просыпались на своих койках и прислушивались, но ничего, кроме все тех же ночных скрипов, не слышали.
Наступило время, когда в старых стропилах заявляла о себе неизбывная тоска по жизни. Давным-давно миновали те счастливые дни, когда по веткам проходил молодой горячий ток, наливая силой великое множество почек. Потом дерево срубили. Но с приходом весны в нем просыпался слабый отголосок жизни. Когда-то были листья и цветы, а теперь — смутное воспоминание, которого хватало лишь на то, чтобы издать сухой треск и замереть в ожидании следующего года.
Наступило время, когда обитателей Крепости обычно посещали странные мысли, в которых не было ничего военного. Крепость казалась уже не надежным укрытием, а тюрьмой. Желтые с темными потеками стены и скошенные уступы бастионов совершенно не отвечали новому, весеннему настроению.
Какой-то офицер — со спины не разберешь, кто именно, но вполне возможно, что Джованни Дрого, — со скучающим видом обходит просторные и в этот утренний час пустынные солдатские умывалки и прачечную. Не для поверки, просто ему не сидится на месте; все здесь в полном порядке, раковины начищены, пол подметен, а в том, что какой-то кран подтекает, солдаты не повинны.
Офицер останавливается и смотрит вверх, на одно из окон. Оно закрыто, стекла его, очевидно, не мылись уже много лет и по углам затянуты паутиной. В общем, нет в нем ничего такого, что могло бы порадовать душу. Но сквозь стекла, хоть и с трудом, все же можно разглядеть небо. Да, одно и то же небо, вероятно, думает офицер, одно и то же солнце сияют сейчас и над жалкими раковинами, и над прекрасными далекими лугами.
Луга позеленели и недавно покрылись мелкими цветочками, которые, если смотреть отсюда, из Крепости, кажутся белыми. И деревья, конечно же, выпустили новые листики. Как, наверно, приятно без всякой цели носиться верхом по окрестностям! Да еще если на тропинке, вьющейся среди изгородей, встретится красивая девушка и, проходя совсем близко от твоего коня, приветливо тебе улыбнется. Ну не смешно ли? Подобает ли офицеру крепости Бастиани предаваться столь глупым мечтаниям?!
