Потом пришла мама. Я не видела ее, только слышала звук шагов. Я отстранилась от Карины и выкрикнула:
— Я прекрасно знаю, что ты сейчас скажешь!
— Но я ничего не говорю, — мягко сказала она. — Я ничего не говорю, дочка.
Она подошла и обняла меня, прижав к животу. Мне было приятно прижиматься к животу своей мамы.
— Я вижу, что ты несчастна. Я знаю, каково это… Ведь я осталась одна с двумя девочками.
Странно, мы никогда об этом не говорим, а тут воспоминания вернулись. Отец собирал чемоданы, не говоря ни слова, а мы за ним наблюдали. Все молчали, только хлопнула входная дверь… Я переглянулась с Кариной; она вцепилась в маму и тоже принялась плакать, прижимаясь к ней с другой стороны.
— Не надо плакать, — сказала мама, — плакать ни к чему… Ты увидишь, что это пройдет.
Я поняла, что она тоже плакала, негромко, всхлипнув всего два или три раза. Она взяла стакан вишневки, которую я не допила, и сказала:
— Ты думаешь, это хороший выход? Думаешь, это поможет?
Она хотела вылить вишневку, но, сделав несколько шагов к раковине, остановилась и выпила одним глотком остатки настойки. Она сморщилась от отвращения, но это же мама, она не может просто что-либо вылить, ей обязательно нужно допить, даже если это полстакана крепкой вишневки. Я снова переглянулась с Кариной, и мы рассмеялись сквозь слезы.
— Ну, видишь, уже лучше, — проговорила мама. — Идите. Сейчас же в кровать. Завтра школа, уже совсем скоро.
Она похлопала в ладоши, и мы вернулись спать. Но мне не удавалось заснуть. Я больше не плакала, я думала.
Утром я встала, когда мама уходила на работу. Мама спросила, стало ли мне лучше, я ответила, что да. Это ее успокоило. Карина выбежала из комнаты, она, как всегда, опаздывала. Она схватила банан, взяла свои вещи и ушла, махнув мне рукой. Кажется, я получила право на улыбку. Со стороны Карины это исключительное снисхождение ко мне.
Я осталась в ночной рубашке, а ближе к девяти позвонила Розали. Мы долго говорили. То, что я ей сказала, сильно ее удивило, но я думаю, что в конце концов она поняла. Конечно, я не все ей рассказала, я не рассказала ей о клиентках Марко и обо всем этом скандале. Об этом я никогда никому не расскажу. Я говорила с Розали о практических вещах, о решении, которое приняла. Я не хотела ставить ее в трудное положение, но, мне кажется, я хорошо выбрала момент. Салон работает неплохо, у нее не будет много проблем.
Затем я приняла душ, оделась, даже накрасилась, как будто шла на работу. Я не знала, хорошее ли решение приняла, но чувствовала себя лучше.
Марко вернулся, когда я мыла посуду. Увидев меня, он удивился. Удивился и смутился. Он этого не ожидал.
— Ты не пошла на работу?
Я ему не ответила. Я только смотрела на него. Он не казался грустным или усталым. Он сказал:
— Я пришел забрать вещи.
Я продолжила мыть посуду. Он пошел в нашу комнату. Через две минуты я последовала за Марко. Он меня не видел, стоя ко мне спиной, он заполнял дорожную сумку своими вещами. Я не могла смотреть, как он это делает, мое сердце разрывалось. Он обернулся и увидел меня. Он держал носки в руках, замер на секунду, а потом запихнул их в сумку.
— Я бросаю салон.
Он прекратил собирать вещи.
— Но это глупо!
— Я продам мою долю, кузина Розали давно этого хотела, а бизнес сейчас идет хорошо…
— Вот именно! Сколько тебе еще выплачивать заем? Выдержать осталось четыре или пять месяцев?.. Не беспокойся, я помогу тебе, если будут какие-то проблемы.
Он снова начал складывать носки, как будто важнее в мире ничего не было. Он делал вид, что не понимает.
— Проблема не в деньгах! Мне больше не нужен этот салон! Я больше не могу там работать, все беды из-за него!
Я бросилась к ящику, где хранила деньги, достала оттуда пачку банкнот и бросила в его сумку:
— Я больше не хочу к ним прикасаться! Эти деньги приносят несчастье!
Я рухнула на кровать, совсем разбитая, я чувствовала, что Марко стоит за мной и не знает, что делать. Он не двигался, не обнимал меня, просто стоял. Он пробормотал:
— Фанни… пожалуйста.
— Что пожалуйста? У меня нет права быть несчастной?
Он положил руки мне на плечи, и тогда я снова расплакалась, не могла сдержаться. Слезы лились ручьем, тушь жгла мне глаза, но мне было все равно, я прижалась к нему, обняла изо всех сил:
— Я прошу, прости меня, Марко… Прости, прости, прости… Пожалуйста… Я прошу, прости меня…
Он не пошевелился.
— Мы были вдвоем, — сказал он.
— Мы начнем снова, по-другому, ну, Марко? Тебе не нужно будет уезжать на выходные…
Он помолчал, затем отстранился от меня, отвел мои руки:
— Я не на выходные уезжаю, Фанни… Я просто ухожу.
Мне удалось поднять на него глаза. Он вертел в руках носки, сворачивая и разворачивая их, наклонив голову.
— Ты меня больше не любишь?
— Я больше не люблю такую жизнь…
Я верила, что все могло еще устроиться, потому что я тоже не любила такую жизнь.
— Мы могли бы найти студию, я получу деньги за свою долю. Я буду работать у других, я видела, что у «Дессанж» ищут колористов.
Я долго ждала его ответа, но он ничего не сказал. Я смотрела на него, но его здесь уже не было, он был с другой. Наконец он убрал носки в сумку и пошел проверять, не осталось ли чего-нибудь в другом ящике.
— Да, ты прав, ты нашел настоящую клиентку… красивую… К тому же она влюблена в тебя… Тебе даже не нужно будет просить… Ты настоящий мерзавец!
Он печально посмотрел на меня, я видела, что он хотел мне что-то сказать, но он только проговорил:
— Я не хочу ругаться, Фанни.
Но я хотела ругаться, я хотела, чтобы он сказал мне в лицо: «Я тебя больше не люблю, ты меня достала, ты последняя дрянь, и я тебя бросаю».
— Это неправда?.. Ты не любишь проституцию?!
Тут я почувствовала, что задела его. Он прекратил рыться в ящике и обернулся ко мне:
— Если проституция — это жить с тем, кто тебя уважает, кто хоть немного обращает на тебя внимание, тогда да, мне нравится проституция!
И он пошел застегивать свою сумку, а я обхватила голову руками, я не хотела смотреть, как он это делает. Я лежала на кровати, сжавшись в комочек, слышала, как он открыл дверь нашей комнаты, слышала его удаляющиеся шаги, слышала, как хлопнула входная дверь. Такие же шаги я слышала, когда уходил отец.
Я подняла голову и посмотрела на открытые ящики, пустые вешалки в шкафу; Марко унес все чемоданы.
Вот и все. Моя любовь ушла. Я хочу умереть.
30
Марко
Я расслабляюсь, черт возьми, мне хорошо.
Я лежу на спине в теплой воде, вижу пальмы краем глаза, немного двигаюсь, чтобы ноги попадали под струи водопада. Мне хорошо, мне почти уже не плохо. Если и есть боль, она далеко, она не мешает мне ценить то, что я сейчас чувствую. Я не говорю, что это что-то уж очень необычное, но я чувствую себя лучше, как будто раньше контуры предметов были расплывчатыми и вдруг все стало четким.
