прибивая пену к мшистым челюстям скал, унося сосновые иголки и стружки кедра… Вот он, рыча, свернулся в синюю заводь перед просекой, словно набираясь сил перед тем, как ринуться вниз, в приступе нетерпения грызя берега; и я вспомнил, что он — один из первых притоков, несущих свои воды с этих склонов в большую Ваконду Аугу — в самую короткую из больших рек (или самую большую из коротких — выбирайте сами) в мире.
(Джон Бен откликнулся на гудки Ивенрайта и, сев за весла, поплыл на другой берег. Когда они вернулись в дом, Хэнк был занят чтением воскресных комиксов. Ивенрайт швырнул документы ему под нос и холодно поинтересовался: «Ну, чем пахнет, Стампер?». Хэнк поднял голову и принюхался: «Похоже, кто-то наложил в штаны, Флойд».)
И, всматриваясь, глядя на все эти полузабытые фермы и указатели, я не мог избавиться от ощущения, что дорога, по которой я ехал, измеряется не милями и горными кряжами, а временем. Она вела в прошлое. Как открытка, пришедшая из прошлого, только наоборот. Это неприятное чувство заставило меня взглянуть себе на запястье, и я обнаружил, что за дни моего бездействия часы остановились.
— Послушайте, извините, — повернулся я к мешку, сидевшему через проход. — Вы не скажете, сколько сейчас времени?
— Время? — Усмешка раздвинула его щетину. — Бог мой, парень, мы здесь и не знаем, что это такое. Ты, верно, из другого штата, а?
Я подтвердил это, и он, запихав руки в карманы, принялся смеяться так, словно его кто-то щекотал.
— Время, а? Время! Время так запуталось, что, по-моему, его уже никто точно не знает. Ну, ты понимаешь! Вот послушай, — предложил он, переваливаясь ко мне через проход. — Возьми, к примеру, меня. Я работаю на лесопилке посменно, иногда в выходные; бывает, день на одном месте, а вечером пошлют в другое. Ты считаешь, не очень-то легко? Но потом они ввели это новое время, и теперь я работаю то полный день, то сутки. Ну и что, это время? У каждого времени есть свое название. Время то бежит быстро, то тянется еле-еле, есть дневное время, есть ночное, тихоокеанское время, времена бывают хорошими и плохими… Вот так-то, если бы у нас в Орегоне торговали временем вразнос, тогда можно было бы надеяться на некоторое разнообразие! А так такая мешанина.
Он рассмеялся и покачал головой, словно лично ему эта путаница доставляла неизъяснимое удовольствие.
— Все началось, — объяснил он, — когда в Портленде ввели летнее время, а весь остальной штат оставил стандартное. Это все из-за вонючих фермеров — собрались и проголосовали против. Убей меня, не могу понять, почему корову нельзя заставить вставать на час раньше, как человека!
Далее я узнал, что и другие крупные города — Салем, Юджин — решили последовать примеру Портленда, так как это было выгодно, но вонючие обитатели сельской местности не могли смириться с таким попранием своих избирательских прав и продолжали жить по старому времени. Другие же города, хотя официально и не приняли новое время, в течение рабочей недели все же жили по нему. А еще кое-где по новому времени работали лишь магазины.
— Короче говоря, дело кончилось тем, что никто в этом проклятущем штате не знает настоящего времени. Как тебе это нравится?
Я присоединился к его хохоту и, когда повернулся к окну, почувствовал страшное облегчение от того, что весь проклятущий штат точно так же, как и я, пребывал в полном неведении относительно времени дня; вероятно, как и брат Хэнк, подписавшийся заглавными буквами, — это вполне соответствовало общей потере координат.
(Хэнк заканчивал просматривать отчет Ивенрайта, после чего недоумевающе поднял глаза: «Послушай, а зачем было затевать такую огромную забастовку? Ради нескольких часов? Ну и что вы, ребята, будете с ними делать, если вам удастся их отвоевать?» — «Не твое дело. В наше время людям нужно больше свободного времени!» — «Может быть, может быть… Но будь я проклят, если нарушу договор ради вашего свободного времени».)
Ниже по склону, сквозь друидские заросли, я видел, как Дикий ручей сливается с Мясницкой протокой, становясь шире, полноводнее и утрачивая свой неврастенически голодный вид. Следующим притоком была Чичамунга — индейская кровь, — люпин и водосбор придавали ее берегам боевую раскраску. Потом Собачий ручей, Табачный ручей, ручей Ольсона. За расселиной ледникового ущелья я различил шипящие струи Рысьего водопада, который рычал и огрызался, выплескиваясь из своего лежбища, увитого огненно-красным плющом, впивался в пространство серебристыми когтями и с визгом обрушивался в заросли. Томно выскользнул из-под моста прелестный Идин ручей, неся в дар Ваконде свою девственную влагу, но ее чистота тут же была поругана ее грубой и шумной сестрицей Скачущей Нелли. За ними следовал целый список родственников разных национальностей: ручей Бледнолицего, Датский ручей, Китайский ручей, Мертвый ручей и даже Потерянный ручей, возвещавший бурным ревом, что из всех одноименных ручьев Орегона он истинный и единственный, достойный этого имени… Затем Прыгающий ручей… Тайный ручей… ручей Босмана… Я смотрел, как они один за другим, выныривая каждый из-под своего моста, присоединялись к потоку, бежавшему вдоль шоссе, словно члены одного семейного клана, торжественно выступающие в военный поход. Звуки боевой песни становились все глубже, они разрастались и ширились по мере того, как эта армия, набухая, катилась к месту схватки.
(В самый разгар спора в комнату с грохотом, ввалился старый Генри. Джон Бен попытался оттащить его в сторону: «Генри, твое присутствие только ухудшит наше положение. Как ты насчет того, чтобы посидеть в буфетной?..» — «К черту буфетную!» — «Почему к черту? Там тебе все будет слышно, понимаешь?»)
Последним был ручей Стампера. Семейная история гласила, что в его верховьях навсегда исчез мой дядя Бен, потерявший рассудок от алкоголя и бежавший туда в страхе, что доведет себя до смерти, занимаясь онанизмом. Этот ручей пересекал шоссе под землей и обрушивался в теснину вслед за своими предшественниками, образующими так называемую Южную развилку, которая составляла самостоятельный приток. И вот сердце у меня учащенно забилось, дыхание перехватило, ибо я увидел широкую голубую гладь Ваконды Ауги, которая пересекала зеленую равнину, как поток расплавленной стали.
Здесь должна была бы звучать закадровая музыка.
(Сидя в буфетной, старый Генри сквозь щель в дверях прислушивался к голосам Хэнка и Ивенрайта. Оба были раздражены — в этом он мог поклясться. Он сосредоточился, пытаясь разобрать слова, но звук его собственного дыхания был слишком громким и все заглушал — оно как ураган вырывалось из его нутра. Нет, в такой горячке ничего не услышишь. Дышать —
