Эме смотрела на человека, которому теперь принадлежала, широко раскрыв глаза. Она ожидала чего угодно, но только не такого.
Но Селим… ее любимый все еще сидел в Клетке и был в опале. Если для того, чтобы вызволить Селима, нужно учить французскому Повелителя, она согласна. Султан не тащил ее в постель, а намеревался завоевывать. Честно говоря, это льстило.
– Иди к себе, ты думаешь не обо мне, а о другом. Мое время еще придет.
Эме шла обратно под недоуменными взглядами евнухов. Все прекрасно видели, что Повелитель благоволит этой юной синеглазой красавице, почему же Повелитель позвал ее к себе днем и не оставил на ночь? Странный этот султан Абдул-Хамид, то он тихий и набожный, то вдруг свирепый, способный снести голову своему великому визирю, то неистовый мужчина, у которого три наложницы в первый же год родили по дочери, а четвертая вот-вот родит сына, то отправляет такую красавицу обратно, не взяв ее…
Далал ахнула, увидев свою любимицу:
– Что случилось?! Почему Повелитель не взял тебя?
Та растерялась:
– Ничего, мы просто поговорили.
– О чем?! – схватилась за сердце старуха.
– Повелитель попросил меня учить его французскому взамен на обучение турецкому.
Эме едва не проболталась, забыв об обещании, которое дала. Конечно, проще было бы сказать, что султан намерен завоевать ее сердце, но, во-первых, она обещала молчать, во-вторых, кто же в такое поверит?
Чтобы успокоить Далал и избавиться от ненужных расспросов, Эме все же сказала:
– Повелитель еще позовет меня к себе. Просто ему сегодня… немного не до меня.
– А… – уже удовлетворенно протянула Далал. – Что ж, такое бывает. Но он действительно не рассердился на тебя?
Ответом послужил приход евнуха, который протянул Эме браслет из отменного жемчуга:
– Повелитель сказал, что вы забыли свой подарок, госпожа.
– Благодарю Повелителя, я действительно рассеянна.
Уже через несколько минут гарем непостижимым образом знал, что Повелитель вызывал к себе новенькую, о чем-то поговорил с ней, подарил роскошный браслет, а эта растяпа там его и оставила!
Обстоятельно обсудив бестолковое поведение новенькой, обитатели гарема пришли к выводу, что эта долго не задержится, ее можно не бояться.
А сама Эме была в смятении.
Она должна бы чувствовать ненависть к султану, державшему в Клетке ее любимого, ненависть, потому что само существование этого человека делало Селима уязвимым, а ее лишало надежды принадлежать шехзаде. Совсем недавно так и было, Эме не ненавидела Абдул-Хамида, но чувствовала к нему неприязнь.
Но это было только до сегодняшнего дня. Однако Абдул-Хамид оказался вовсе не таким кровожадным и жестоким, он не ненавидел Селима, а всего лишь хотел, чтобы тот пересидел смутное время взаперти, а саму Эме вовсе не собирался делать послушной куклой. Более того, султан вознамерился завоевать ее сердце!
При воспоминании об этом Эме возмутилась:
– Да как он смеет?! Да кто ему позволил?!
Хорошо, что не произнесла этого вслух, более нелепого возмущения в гареме не слышали. Рабыня возмущалась тем, что Повелитель не швырнул ее на постель и не взял силой, приказав потом бросить за непокорность в Босфор, а долго и мягко беседовал и вообще намеревался завоевывать ее сердце!
В ее комнатах уже был порядок, вещи разложены и расставлены, хотя таковых немного. Но Эсме Султан прислала еще ковры, подушки и красивое блюдо для фруктов. В отличие от коридоров, в комнатах горели свечи, Омер принес от султанши еще и три больших подсвечника.
Но Эме лишь взглянула на свои покои и множество красивых вещей в них, она словно боялась расплескать что-то очень важное, что родилось внутри за последние несколько часов. Еще утром было отчаяние – когда Михришах Султан объявила, что отдает ее Повелителю, потом горечь из-за принятого решения (хотя кто бы ее спрашивал), а теперь вот родилась какая-то надежда. Эме и сама бы не могла объяснить, на что вдруг стала надеяться, но показалось, что в темноте вдали загорелся огонек.
Далал, почувствовавшая, что с подопечной что-то не так, попыталась выяснить:
– Что с тобой делал султан?
– Ничего.
– Совсем ничего?
– Только погладил рукой по щеке, и все.
– Накшидиль, ты ему не нагрубила?
– Нет же! Повелитель обещал научить меня турецкому, а его нужно учить французскому.
Далал недоверчиво покачала головой:
– Повелитель говорит по-французски и без твоей учебы. А тебя турецкому научим без него.
– Вот еще!
Далал снова внимательно вгляделась в лицо подопечной:
– Да что с тобой?
Девушка присела на край постели и вдруг прошептала:
– Я не могу его ненавидеть, он добрый… и умный…
– Кого ненавидеть?! – схватилась за сердце Далал.
– Повелителя.
– Кого?! Накшидиль, кто тебе сказал, что ты должна его… Кто?!
– Но он держит взаперти шехзаде Селима.
Далал поспешно вскочила и плотно прикрыла дверь в крошечную спальню. Вернулась на место, зашептала почти на ухо:
– О Селиме забудь! Совсем забудь, словно и не видела его никогда! Слышишь меня? Не смей думать даже!
Она еще долго убеждала Эме, что с той самой минуты, как Повелитель принял ее в качестве дара от Михришах Султан, шехзаде Селим перестал существовать.
– Ты можешь помогать ему стать султаном, но о том, что он мужчина, забудь! Слышишь? Он чужой мужчина, а ты для него чужая женщина.
Эме все это понимала умом, но сердце признавать такую страшную истину не желало. В конце концов, ей было всего шестнадцать, она впервые влюбилась, могла принадлежать возлюбленному, но вместо этого принадлежит его старому дяде!
Как тут не отчаяться?
Мучился и султан…
Абдул-Хамид был честен сам с собой – он влюбился в эту девушку с первого взгляда, как только встретился с ее синими омутами, так и утонул в них. Но Накшидиль юна, а он почти стар, у него могла бы быть такая внучка. Могла бы… если бы не почти четыре десятка лет, проведенных в одиночестве в Клетке. Эти тридцать восемь лет съели лучшую часть его жизни, вышел из заточения пятидесятилетним, попав туда совсем мальчишкой.
Он не ведал первой любви тогда, когда это происходит у остальных мужчин, не знал, как бьется сердце, если глаза встретятся с чудными очами в прорези яшмака, не вздыхал из-за гибкого стана, мелькнувшего на дорожке сада…
Первая любовь настигла Абдул-Хамида на шестом десятке лет, теперь он понимал поэтов, слагавших прекрасные строки об этом чувстве, понимал, почему своими союзниками они называют соловьев и розы… Все понимал, но даже самому себе признаваться в этом нелепо. Накшидиль юна, он почти стар, но оба они видели уже от жизни много несправедливости. С ней тоже судьба обошлась жестоко, из привычной жизни в родительском доме швырнув в жестокий и чуждый ей мир.
