Лунин после успешного потопления транспорта принял решение прорваться в базу противника, но прежде, не торопясь, изучал обстановку, подходы к гавани, береговые сигнальные посты, режим движения судов...
Ранним утром, когда первые лучи солнца еще не разорвали тяжелый и влажный туман, на корабле заканчивали последние приготовления.
Лунин стоял на мостике внешне спокойный, стараясь скрыть от других волнение, которое всегда бывает у человека, принявшего смелое решение, а стало быть, и ответственность за всевозможные последствия.
Он хорошо знал свою команду и не сомневался, что, как бы трудно ни пришлось, люди не подведут. И все же сейчас особенно пристально вглядывался в сосредоточенные лица моряков, готовивших лодку к погружению, словно выверяя силы каждого из них. Вот совсем молодой, почти мальчик, недавно зачислен в экипаж, и этот поход — боевое крещение юноши. Он наклонился над перископом, усердно протирая до блеска зеркальное стекло, которое после погружения станет единственным глазом лодки.
Лунин смотрел на ершистые светлые волосы, выбивавшиеся из-под черной пилотки, и невольно думал о своей семье.
Усилием воли Лунин стряхнул с себя воспоминание, тревожащее и мешающее обычному размеренному ходу его мыслей.
— Товарищ Харитонов, как у вас дела? — спросил Лунин.
— Мое заведование в полном порядке, товарищ командир.
— А как настроение?
— Настроение тоже в порядке, товарищ командир, — улыбаясь, проговорил молодой моряк.
Через несколько минут Лунин скомандовал погружение. Глухо зашумела вода, заработали электромоторы, и лодка начала уходить под воду.
Все было хорошо. Прошли несколько миль. И вдруг донесение: «В пятом отсеке нарушились контакты, кабель расплавился, случилось короткое замыкание на электроподстанции. Пожар!..» Ничего другого не оставалось, как срочно всплыть.
Пламя, заключенное в металлических стенах, металось как живое, уклоняясь от направленных на него струй пены из огнетушителей. Оно шипело и исчезало от недостатка кислорода в одном месте, но появлялось в другом и ползло дальше. В багровых отсветах, как быстрые тени, двигались фигуры в особых костюмах и масках...
Лунин, находившийся в центральном посту, понимал, с какой предательской быстротой распространяется пожар и какая угроза нависла над экипажем. Резко повернулся к инженер-механику Браману и, показывая рукой в сторону горящего отсека, спросил:
— Сколько у нас там народу?
— Семь человек, — ответил Браман.
Сбрасывая с себя оцепенение, он скомандовал: «Герметизировать горящий отсек!». Металлические клинкеты плотно прихватили водонепроницаемые переборки и закрыли их наглухо.
Сразу стало тихо. Жизнь на подводной лодке шла своим чередом для всех, кроме тех семи, оставшихся за горящим отсеком.
Лунин смотрел на показания приборов. В переговорной трубе что-то зашумело, и затем донесся молодой спокойный голос одного из оставшихся по ту сторону отсека:
— Товарищ командир! Докладывает краснофлотец Харитонов. Мы живы. За нас не беспокойтесь!
Положение с каждой минутой осложнялось. Лодка потеряла ход и легла в дрейф.
Лунин отдает приказания одно за другим, и прежде всего привести в готовность артиллерию. Он понимает, что если в надводном положении лодку обнаружат самолеты или корабли противника, тогда придется вступить в бой. Вызывает на мостик шифровальщика и приказывает:
— Быстро записывай!
Лунин диктует шифровки.
Первая: «Возник пожар, потерял ход».
Вторая: «Веду артиллерийский бой».
Третья: «Погибаю, но не сдаюсь».
— Зашифруй и держи наготове! По моему приказанию будешь передавать в базу.
Шифровальщик захлопнул книгу и поспешил на свой пост.
Борьба за жизнь корабля продолжается, но никакие меры не помогают. В закупоренном отсеке огонь. На мостик поступают тревожные донесения: накаляются переборки.
Лунин смотрит на приборы: ртутный столбик термометра достиг цифры 70. Семьдесят градусов. А выше подволока, «на втором этаже», — бак с соляром. Велика опасность... Лунин решает открыть отсек и продолжить борьбу с огнем. Знающий и находчивый инженер-механик Владимир Юльевич Браман, не раз побывавший в разных переделках, и мичман Сбоев торопливо натягивают маски, костюмы.
Переборка открыта. Густой черный дым валит наружу. Двое бросаются в огонь.
Минута, две, три... Их нет. И тогда в огонь идет следующая группа моряков. Они выносят потерявших сознание друзей и возвращаются обратно, им удается сбить пламя огнетушителями. Пожар постепенно затихает. Лодка спасена. Спасены и люди, которые остались по ту сторону переборки. Краснофлотец Харитонов докладывает Лунину о том, что произошло, как действовали. И заключает такими словами:
— Мы, все семеро, были комсомольцами, а теперь хотим вступить в партию.
Для Лунина и комиссара корабля Сергея Александровича Лысова это сообщение было несколько неожиданным, но оба обрадовались, подумав о благородных помыслах отважной семерки. Для них звание коммуниста — самая высокая награда за подвиг...
— Добро! Будем вас принимать по боевой характеристике, — объявил Лысов.
Тем временем вступают в строй ходовые механизмы, и с мостика слышны команды:
— Малый... Средний... Полный вперед!..
Корабль оживает. Глаза людей полны радости. Лодка погружается и снова всплывает.
После такой беды вполне объяснимо было бы возвращение в базу — никто бы за это не осудил, но тут еще раз проявился характер Лунина. Он решил продолжить поход: ночью осуществить прорыв в базу противника.
Дело было рискованное. Предстояло форсировать минное поле. Часами стоял Лунин на ходовом мостике, всматривался в темную воду, приглядывался к мельчайшему подозрительному гребешку на волне.
И вдруг с мыса подают световые сигналы: лодку обнаружил вражеский пост наблюдения. Оттуда запрашивают: «Кто вы?». Сигнальщик докладывает Лунину. Как рассказывал мне Николай Александрович, он сначала опешил, не зная, что ответить. И вместе с тем нельзя медлить. Промедление смерти подобно. «Как принято у нас, решил взять их хитростью».
— Передай им ... по-русски, — приказал Лунин.
На посту, вероятно, произошло замешательство. Видимо, гитлеровцы решили: произошла какая-то путаница. И пропустили лодку.
В темноте чуть вырисовывались контуры бухты. У причалов мачты и силуэты нескольких кораблей. Пора в атаку! Четыре торпеды веером помчались к причалу. Взрывы и языки пламени взлетали к небу.
Лунин торопился уйти. К счастью, налетел снежный заряд, и на обратном пути посты наблюдения лодку вовсе не обнаружили.
Подводники выполнили задачу и теперь продолжали путь к родным берегам.
В Полярном их встречали командующий флотом Головко и член Военного совета Николаев. Они спустились вниз, осмотрели сгоревший отсек, приказали всех отличившихся при тушении пожара представить к правительственным наградам.
— Что произвело на вас самое сильное впечатление во время вашего длительного похода? — спросил Николаев, когда они с Луниным сидели в кают-компании и пили чай. — Самое сильное? — повторил Лунин и после короткого раздумья добавил: — Как в этой трагической обстановке семь моряков во главе с Харитоновым решили стать коммунистами.
Полуостров Рыбачий
Перед отъездом на Северный флот меня вызвали в Совинформбюро к одному из ответственных работников этой организации С. А. Лозовскому. Человек крайне занятой, он без лишних слов сразу перешел к делу:
— На Севере мы тесно сотрудничаем с союзниками. Поэтому иностранные агентства теребят нас, просят побольше писать. Вы где собираетесь быть?
— В Мурманске, Полярном...
Лозовский повернулся, взглянул на карту, висевшую на стене, и ткнул пальцем в маленький «аппендикс», выступавший в море, — полуостров Рыбачий.
— Нас очень интересует это место. Самый что ни на есть правый фланг. Говорят, там нет ни одного дома. Люди, как кроты, зарылись в землю. Рыбачий редко попадает в сводки, а ведь там своя жизнь. Хорошо бы написать об этом...
Полуостров Рыбачий и впрямь был самым далеким участком на правом фланге Северного фронта. Добраться туда с Большой земли было совсем не просто. Частые штормы, густые туманы. Если погода выдавалась нормальная и штаб флота давал «добро», то оказии на Рыбачий отправлялись не иначе как поздно вечером, с расчетом в темноте проскочить под носом у береговых батарей противника. Впрочем, и ночью пройти было не всегда безопасно: вдруг со стороны противника вспыхнет прожектор, нащупает суденышко, и по нему начинают бить орудия. Где-то далеко на центральных фронтах шла маневренная война, войска находились непрерывно в движении, а здесь фронт стоял неподвижно с сорок первого года. Люди «вросли» в скалы и стойко держались на занятых рубежах. Природа их не баловала, перед глазами одно и то же хмурое небо, голый бурый камень и свинцовые воды вечно сердитого Баренцева моря.
