сдержанный смех Леголаса и Гимли. А Сэм, мысли которого чаще заняты садоводством, рагу из кролика и рыбой с жареной картошкой, тем временем наносит тяжелейшую рану отвратительной, чудовищной Шелоб.
Сэм вообще сложен и многогранен: он становится поэтом, отцом, семикратным мэром Хоббитона и в конце концов истинным героем всего сказания.
◆
Давайте сделаем отступление. Повлиявших на Толкина источников, как и его Средиземий, несметное множество, и поиск следов англосаксонской, исландской и средневековой литературы в толкиновской поэзии и прозе — одна из наиболее плодотворных областей в изучении его наследия. Эти темы, как мы уже убедились, доминировали в его профессиональной жизни, и многие авторы полагают, что произведения о Средиземье являются введением в древнюю литературу Севера. Творчество Толкина и правда очень хорошо вписывается в древнеанглийский эпос, скандинавские саги и романы о короле Артуре и соответствует его стремлению переработать легенды, сделав их актуальными для современной аудитории, что объединяет его с такими писателями, как Эдмунд Спенсер, Джон Беньян, Уильям Блейк и Уильям Моррис: от «Королевы фей» (1590–1596) до «Путешествия пилигрима в Небесную страну» (1678), от «Иерусалима, Эманации Гиганта Альбиона» (1804–1820) до «Вестей ниоткуда» (1891). Толкин оказывается здесь представителем мощной традиции, которая обращается к действию аллегории и фантазии в литературе. Более того, ландшафты у этих писателей хотя и умозрительные, но глубоко английские: сад Адониса Спенсера, моральная топография христианского путешествия пилигрима, мистические видения Лондона и зеленые горы Англии Блейка.
Ландшафты Толкина охватывают и сельский Шир, и очень английскую дикую природу вокруг Ветлянки, и пустынные равнины Рохана, напоминающие Эксмур, Дартмур и Бодмин-Мур. Они вписываются в литературную традицию определения английскости. Часто говорят, что английская идиллия — это Шир, но Англия — далеко не только Шир. Вместо этого «Властелин колец» представляет собой «территориализацию» национальной идентичности: Англия отразилась в каких-то чертах Шира и Ривенделла, Рохана и Гондора, даже Изенгарда и Мордора. Путешествие по Средиземью оказывается чередой сцен, сопоставляющих друг с другом различные Англии. Хоббиты в стиле XVIII века — в жилетах, с трубками, носовыми платками — встречаются со сверхъестественными эльфами, вышедшими из сумерек Темных веков, с конными англосаксами-рохирримами, с высоким древнеримским классицизмом Гондора. Потом все они встают перед лицом промышленной революции Сарумана и фашизмом Саурона.
Это один из тех аспектов, которые упрощены в фильмах: в киноверсии стерты различия, например, между Роханом и Гондором. Национальное самосознание в кинематографе не так подвижно и более склонно к статике, а в романе характеры и народы, история и место ясно видны. Сам Толкин намеренно создавал из знакомых и незнакомых элементов «культурную смесь», чтобы читатели могли «оказаться внутри рассказа».
Но и это еще не всё. В художественных произведениях Толкина нашла отражение история английской литературы — от «Беовульфа» до Вирджинии Вулф. «Властелин колец» — это широкая панорама более чем тысячелетнего литературного творчества, кульминация невероятно разнообразного канона произведений.
Возьмем в качестве примера упомянутую выше литературную картографию Толкина. Вдобавок к «Путешествию пилигрима», которое он преподавал в Лидсе, «Острову сокровищ», который он цитировал, и «Винни Пуху» карты присутствуют в «Путешествиях Гулливера» — сатирических путевых заметках авторства Джонатана Свифта, цитаты из которых есть в работах Толкина, «Крошке Доррит» (1855–1857) Чарльза Диккенса и «уэссекских» романах Томаса Харди, а также в детской литературе, например в «Ветре в ивах» (1908) Кеннета Грэма, на который Толкин тоже ссылается. Том Шиппи полагает, что «Властелин колец» — это своего рода сложная карта мира писателя, однако картография — настоящие, нарисованные карты — скрепляет Средиземье в прямом смысле. Оно, как Дублин у Джойса, имеет свою реальную географию. «Карта должна быть обязательно, пусть даже самая приблизительная», — заметил Толкин в одном из интервью.
В его письмах и черновиках эта идея доходит почти до навязчивости: он вынужден прорисовывать ландшафт настолько точно, насколько это возможно. Неудивительно, что Салли Бушелл, автор книги Reading and Mapping Fiction (2020), сочла Толкина «самым выдающимся и творческим литературным картографом».
«Властелин колец» снабжен картами Средиземья, Шира, а также Гондора и Мордора. Карта Шира — первая, которую встречают читатели, — выражает упорядоченность общества хоббитов и показывает физические размеры этого сообщества, аккуратно разделенного на четыре «чети» — северную, южную, восточную и западную. Наряду с генеалогиями, архивами и музейными коллекциями карты позволяют ощутить единую идентичность, а та может воплотиться в чувство родины или в создание национального государства. Такие строительные блоки очевидны по всему Средиземью, от родословных у зажиточных хоббитов до наполненных тайнами архивов Минас-Тирита, где Гэндальф углубляется в изучение темы колец. Пиппин жалеет, что не ознакомился с картами в Ривенделле, где сосредоточены библиотеки и древние артефакты, и тем самым недвусмысленно побуждает читателя этим заняться, обратившись к паратексту. В конце романа Глашатай Саурона аналогичным образом описывает подробности территориальных приращений и методов правления, которые должны стать условиями мирных переговоров: в Мордоре тоже внимательно относятся к картографии. Из-за этих особенностей «Властелин колец» кажется некоторым читателям «букинистическим» произведением, укоренившимся в архаичной литературе и культуре, однако в действительности Толкин рассматривает построение социальных конструктов — идентичностей и сообществ — посредством различных институтов. В сущности, это симулятор этнографии.
◆
Путешествия по ландшафтам Средиземья одновременно являются и экскурсом в английскую историю. Такое же наслоение истории можно увидеть в сборнике сказок «Пак с Холмов» Редьярда Киплинга — книге, повлиявшей на неоконченный роман Толкина «Утраченный путь». Но было бы слишком легко предположить, что Арагорн, например, имеет черты различных воителей и героев английских мифов и истории: короля Артура, обладающего легендарным мечом, объединившего страну короля Альфреда, героически преодолевавшего препятствия святого Георгия или Робин Гуда, который тоже поначалу пользуется дурной репутацией изгоя и чуть ли не преступника. Также нельзя утверждать, что Гэндальф — наследник формирующего нацию волшебника Мерлина. Такие параллели слабы, неубедительны и не выдерживают последовательной, тщательной проверки. У Арагорна нет ни Круглого стола, ни веселых разбойников, он не спасает деву от дракона. Гэндальф не полудемон, пойманный магией феи Морганы и влюбленный во Владычицу Озера, — в качестве прообраза этого толкиновского персонажа больше подходит немецкий Горный дух, Der Berggeist.
Арагорн вместо этого идет по пути изгнания, что соединяет его с безымянными героями англосаксонских поэм вроде «Скитальца» и «Морестранника». Бежит он не только в пространстве, но и во времени — от своих воспоминаний, происхождения, предназначения. Возвращение Арагорна в свою историю становится одной из важных тем романа: он появляется из прошлого, чтобы сразиться с Сауроном, и описан как сон, легенда, на глазах воплощающаяся в жизнь. Хоббиты (Holbytlan) — это тоже мифический народ, легендарные существа из песен и детских сказок. Рохирримы, слыша о них, невольно задумываются: «Не в легенде ли мы?»
Историю можно подавить, но нельзя уничтожить. Умертвия — злые духи — свидетельствуют, что она отказывается умирать даже в могиле. Эта свойственная нежити черта помогает
