Если мы попытаемся провести параллели между отношением отца к детенышу у животных и у людей, мы увидим, что в человеческом обществе легко обнаружить культурные элементы, но трудно проследить инстинктивные тенденции. В сущности, в наиболее развитых культурах необходимость брачных уз практически и теоретически обусловлена тем фактом, что отца нужно заставить заботиться о детях. Незаконнорожденные дети, как правило, лишены возможности получить заботу со стороны их биологического отца в той же мере, что и законнорожденные, и последние получают ее во многом потому, что это обязанность отца. Значит ли это, что мужчина не обладает врожденными отцовскими тенденциями? Мы сможем далее показать, что он, напротив, наделен определенными импульсами — недостаточными для естественного отцовства, но достаточно мощными, чтобы послужить основой для формирования обычая.
Рассмотрим сначала отцовство у высших млекопитающих. Мы знаем, что самец здесь крайне важен, поскольку вследствие длительных периодов беременности, лактации и обучения самка и детеныш нуждаются в сильном и заинтересованном защитнике. Этой потребности соответствует то, что в предыдущей главе было определено как матримониальная реакция. Матримониальная реакция, побуждающая самца заботиться о беременной самке, не ослабевает после рождения детеныша, но, наоборот, усиливается и преобразуется в стремление защищать всю семью. Привязанность самки и самца друг к другу должна рассматриваться с биологической точки зрения как промежуточный этап, ведущий к отцовской привязанности.
Обращаясь к человеческому обществу, мы видим, что эта потребность не только не уменьшается, но и становится даже еще настоятельнее. Беременная и кормящая женщина не менее, а более беспомощна, чем самка человекообразных обезьян, и эта беспомощность увеличивается с развитием культуры. Дети нуждаются не только в том, что обычно получают детеныши животных, — т. е. в кормлении, уходе и развитии определенных врожденных навыков, но и в обучении языку, традиции и ремеслу, без чего нельзя обойтись даже в простейших человеческих обществах.
Можем ли мы, следовательно, предположить, что в процессе перехода человечества из естественного состояния в культурное эта присущая самцу основополагающая тенденция, значение которой в новых обстоятельствах даже еще усилилось, постепенно ослабла или исчезла? Это противоречило бы всем биологическим законам. И это также совершенно не подтверждается тем, что можно наблюдать в человеческом обществе. Ведь если мужчина должен оставаться со своей женой, чтобы оберегать ее во время беременности и выполнять различные обязанности, которые обычно ложатся на его плечи после рождения ребенка, не может быть и малейшего сомнения, что он откликнется на появление отпрыска импульсивным интересом и нежной привязанностью.
Итак, мы видим любопытную разницу в функционировании культурных и природных тенденций. Культура — в виде закона, морали и обычая — принуждает мужчину покориться естественной ситуации, т. е. заботиться о беременной женщине. Культурные установления также различными способами принуждают его разделить ее чувства к будущему ребенку. Но как только мужчина оказывается в этом положении, его неизбежной реакцией будут глубокая заинтересованность и позитивные чувства по отношению к ребенку.
И это приводит нас к очень интересной мысли. Во всех человеческих обществах без исключения — как бы они ни различались знанием эмбриологии, способами ухаживания, сексуальными нравами — действует то, что можно назвать принципом легитимности. Я имею в виду то, что во всех человеческих обществах девушка должна выйти замуж прежде, чем забеременеет. Беременность и рождение ребенка вне брака всегда воспринимаются как бесчестье [62]. И так же обстоит дело в весьма вольных меланезийских сообществах, описанных в настоящей работе. Так обстоит дело во всех человеческих обществах, о которых нам хоть что-то известно. Нигде в антропологической литературе, насколько мне известно, не упоминается ни одно общество, где бы незаконнорожденные дети, т. е. дети незамужних женщин, получали те же социальные блага и тот же социальный статус, что и законнорожденные.
Огромное социологическое значение универсального принципа легитимности пока еще не было оценено в полной мере. Этот принцип предполагает, что во всех человеческих обществах с точки зрения нравственной традиции и закона мать и ребенок — неполная социальная единица. Установления культуры здесь опять-таки функционируют так же, как и естественные тенденции: человеческая семья должна включать в себя как женщину, так и мужчину.
И в этом культура находит живой отклик в эмоциональных установках мужчины. Отец на всех этапах развития культуры заинтересован в своих детях, и этот интерес, вне зависимости от того, как он обосновывается в некоторых патрилинейных обществах, в точности тот же, что и в матрилинейных обществах, где ребенок не продолжает род отца, не наследует его имущества и даже обычно не считается его потомком в физическом отношении [63]. И даже в полиандрическом обществе, где биологическое отцовство неизвестно и не вызывает никакого интереса, мужчина, который выбран на роль отца, всегда эмоционально откликается на призыв.
Было бы интересно исследовать вопрос о том, как мог бы функционировать механизм инстинктивного отцовского импульса. В том, что касается матери, реакция, очевидно, определяется физическими фактами. Она любит ребенка, которого носила в своем чреве. Но корреляцию между сперматозоидом, оплодотворяющим женскую яйцеклетку, и отцовскими чувствами установить невозможно. Мне представляется, что единственный фактор, определяющий эмоциональную установку отца, — это его совместная жизнь с матерью ребенка во время ее беременности. Если это так, то становится очевидно, что предписания культуры совершенно необходимы для того, чтобы стимулировать и упорядочивать эмоциональные установки мужчины, и что культура не может обойтись без естественных врожденных тенденций. Одних только социальных факторов недостаточно, чтобы мужчина выполнял свои обязанности с полной эмоциональной отдачей, — необходима еще и сильная потребность в этом на биологическом уровне.
Культурные факторы в отношениях отца и ребенка во многом сходны с факторами, определяющими материнство. Отец обычно соблюдает часть материнских табу или, по крайней мере, должен соблюдать другие табу одновременно с ней. Особый запрет, несомненно, связанный с благополучием ребенка, — это табу на сексуальные отношения с беременной женой. После рождения ребенка на отца вновь возлагается ряд обязанностей. Самое известное из них — это кувада — обычай, согласно которому муж перенимает симптомы послеродовой болезни и беспомощности, в то время как жена занимается обычными делами. Кувада — одна из наиболее экстремальных форм утверждения отцовства; тем не менее подобные обычаи, обязывающие мужчину брать на себя часть послеродовых тягот жены или, по крайней мере, показывать ей свое сочувствие, существуют во всех обществах. Этот обычай без труда укладывается в нашу схему. Даже кажущийся абсурдным обычай кувады исполнен глубокого значения и несет в себе необходимую функцию. Тот факт, что человеческая семья должна включать в себя и отца, и мать, объясняется биологической необходимостью; если традиционные обычаи и установления создают социальную ситуацию нравственной близости отца и ребенка и направлены на то, чтобы привлечь внимание мужчины к его ребенку, тогда кувада, обязывающая мужчину симулировать родовые схватки и послеродовую болезнь, имеет огромную ценность и служит необходимым стимулом и выражением отцовских чувств. Кувада и все обычаи такого типа подчеркивают принцип легитимности — потребность ребенка в отце.
Все это снова указывает на две стороны вопроса. Человеческое поведение никогда не определяется одними инстинктами. Негибкие инстинкты, которые бы не давали человеку адаптироваться каждый раз к новым условиям, бесполезны для вида. Пластичность инстинктивных тенденций — залог культурного прогресса. Но тенденции все-таки существуют и не могут развиваться произвольно. При том что характер связи с матерью определяется культурой; при том, что обязательства привносятся извне, из традиции, все они тем не менее соответствуют естественной склонности, так как подчеркивают близость отца и ребенка, делают их зависимыми друг от друга. Следует заметить, что многие из этих социальных отношений носят предупредительный характер: они готовят отца к будущим чувствам, диктуют ему заранее определенные реакции, которые он затем усвоит для себя.
Отцовство, как мы выяснили, нельзя рассматривать только как социальное явление. Социальные факторы просто помещают мужчину в ситуацию эмоциональной реакции и предписывают ему действия, в которых найдут себе выражение отцовские чувства. Таким образом, мы заключаем, что материнство имеет как социальную, так и биологическую природу. Мы утверждаем, что отцовство также определяется биологическими факторами и, следовательно, по своему типу аналогично материнской привязанности. И в том, и в другом случае культура скорее подчеркивает, чем противостоит естественным склонностям. Она преобразует семью, добавляя другие элементы, по образцу, который мы находим в природе. Культура не действует вопреки ей.
