сделать? — спросила Даша, немного помолчав.
— Ты такая красивая… — сказал я, не придумав ничего лучше. Даша обиженно надула губы. — Нет-нет, подожди. Я внимательно слушал, правда. И тоже об этом думал. Просто я не знаю, что тебе ответить. Как только пытаюсь сказать какие-то слова, то они становятся или беспомощным лепетом или демагогической чушью. Поэтому я делаю только то, что могу прямо сейчас. Любуюсь тобой.
Я подошел к ней, обнял ее за талию, притянул к себе, поцеловал. На какое-то время в комнате повисло нежное молчание. Потом она отстранилась и заглянула мне в глаза.
— А почему ты не можешь прямо сказать, что думаешь? — спросила она.
— Так я и сказал, что думаю, — грустно усмехнулся я. — Что у меня нет ответа, можем ли мы что-то сделать. Ну, то есть, мы можем, конечно. Мы же журналисты. Мы умеем искать и находить информацию и узнавать правду. Вот только…
«Действительно ли нам это надо?» — мысленно закончил я.
Я положил буквально всю свою жизнь на алтарь этой самой правды. И к чему пришел в результате? Сломанные ребра и челюсть, парочка судов, «вы уволены», и мой изломанный труп на бетонном полу заброшенного завода.
Может сейчас мне нужно переубедить Дашу? Объяснить ей, что вся эта «правда» на самом деле никому не нужна. Что если она будет слишком навязчивой и настойчивой, то добьется только того, что сломает себе судьбу. В лучшем случае, ее выкинут из газеты с волчьим билетом, а в худшем — ее тело оттает по весне где-нибудь в лесополосе. С проломленным черепом и вердиктом «несчастный случай».
Или все как раз наоборот, и мироздание мне намекает, что вот, мол, Жан Михалыч, смотри! Это твой шанс все исправить! Давай, включайся! Развороши это осиное гнездо до того, как будет слишком поздно! Сделай так, чтобы этот шинный завод не превратился в твоем времени в бетонные развалины, оскалившиеся на весь свет битыми окнами и ржавыми арматуринами! Это она пока наивная идеалистка, но ты-то прожженный шерстяной волчара. Давай же, смотри, какой вызов! Исправь эту ошибку истории, и будет тебе…
Что будет?
Счастье всем даром, и пусть никто не уйдет обиженным?
Даша открыла рот, чтобы что-то спросить, но не успела. Ночную тишину нарушил истошный женский вопль. Кричали здесь, в моей квартире.
Глава четырнадцатая. Путь к сердцу мужчины
Мы, не сговариваясь, бросились к двери и выскочили в темный коридор. Из других дверей начали высовываться заспанные лица соседей.
— Да что же это такое? Никакого покоя нету, а мне вставать в половину шестого!
— Кто кричал?
— Надо милицию вызвать!
— Что случилось? Пожар? Грабители?
— Граждане, давайте балаган не будем устраивать, может просто сон кому-то приснился плохой…
— Во сне так не орут, не надо ля-ля!
Крик не повторялся. Бла-бла-бла в коридоре тоже начало стихать. Сначала захлопнулась одна дверь, потом вторая. И только одна из дверей коммуналки как была закрытой с самого начала, так и осталась. Дверь в комнату Дарьи Ивановны.
— Да ладно, может и правда во сне кто-то кричал, — с сомнением проговорила Даша. Я даже шагнул, было, назад, к своей двери, но в последний момент передумал и решительно толкнул дверь Дарьи Ивановны. Комната оказалась не заперта, дверь распахнулась.
— Дарья Ивановна? — спросил я в темноту. — С вами все в порядке?
Раздался не то стон, не то всхлип. Я пошарил по стене рядом с дверным косяком. Потом чертыхнулся и поднял руку повыше. Да блин, где этот чертов выключатель?!
«Посмотри в шкафу», — подсказал внутренний голос с интонациями Задорнова.
— Даш, — прошептал я. — Там на столе рядом с плиткой свечка в чашке. И спички.
Чиркнула спичка. Дрожащее пламя свечи осветило комнату Дарьи Ивановны. Ковер, кровать, комод, тумба, книжная полка… Кресло под вязаной накидушкой.
— Дарья Ивановна?
Хозяйка сидела на корточках, вжавшись в угол между стеной и комодом. Одета в глухую фланелевую ночную рубашку, волосы всклокочены. Глаза открыты. И следят за моими перемещениями с диким совершенно выражением.
— Дарья Ивановна? — снова повторил я, не приближаясь и вообще не двигаясь. Только свечку протянул на вытянутой руке.
— Ты кто?! — громким шепотом проговорила она.
— Я Иван, снимаю у вас комнату, — медленно сказал я. — Что с вами? Может быть, вызвать скорую?
— Нет!!! — как можно шептать и кричать одновременно? И она будто бы попыталась вжаться в угол еще сильнее. — Только не врачи! Только не эти убийцы в белых халатах! Они все дети сатаны!
— Хорошо-хорошо, — согласился я. — Никаких врачей, только не волнуйтесь. Вы у себя дома.
— Нет! — снова этот дикий свистящий шепот. — Дом совсем другой, другой! Не здесь!
Взгляд ее стал бегающим, пальцы начали тревожно теребить узкий ворот ночнушки, будто пытаясь его расстегнуть.
— Какой сейчас год? — спросил вдруг я. На удачу. Ну вдруг, а?
— Что за дурацкие вопросы ты мне задаешь? — она оскалилась, как испуганная собака. Глаза ее начали дико вращаться, будто она следила за чем-то невидимым, перемещающимся за моей спиной по комнате. — Ты кто?
— Я Иван, — терпеливо повторил я. — Я хочу вам помочь.
— Себе помоги лучше, — огрызнулась она. — Не нужна мне никакая помощь! Кто меня сюда притащил? Где я?
— Как вас зовут, вы помните?
— Меня зовут… — начала Дарья Ивановна, и дикий бег глаз остановился. Взгляд уставился в одну точку, куда-то над моим левым плечом. Я даже оглянулся, чтобы проверить, не стоит ли там Даша. Но нет, она все еще стояла в дверях, не решаясь войти. — Меня зовут… Как ты меня назвал?
— Дарья Ивановна, — ответил я. «Будь с ними спокойным, терпеливым и доброжелательным, — вспомнились мне наставления Феликса Борисовича перед моим первым визитом в психиатрическую лечебницу. — Скорее всего, тебе придется повторять вопросы по несколько раз, так что готовься. Не выказывай ни в коем случае раздражения и нетерпения».
— Нет, только не так, — она замотала головой из стороны в сторону, и ее волосы, и так пребывавшие в беспорядке, растрепались еще больше. — Она умерла, умерла! Я видела ее гроб, а следом шли семь призраков с такими же вот свечками. Кто ты? Теперь ты пришел за мной?
— Какой сейчас год? — снова спросил я.
— Середина всего, — сказала она. — Весы. Перекресток. То место, где время останавливается и поворачивает вспять! Но никто не видит и не слышит, все слепы и глухи, и могут только втыкать мне в вены эти противные иголки. Чтобы я замолчала, ибо только я вижу правду!
— Двухтысячный? — спросил я, и тут же мысленно обругал себя последними словами. Ирина объясняла мне, почему гипноз практически не используют, как
