И критик Петр Пильский, и поэт Макс Волошин (Вакс Калошин) могли в то время пощекотать нервы сочинителям, но особенно опасались Чуковского, который в оценках бывал беспощаден. Обратим внимание на то, как Корней Иванович описывал Сашу: «лицо без улыбки» и т. д. А вот Александр Куприн утверждал, что лицо Черного сияло «светлой детской улыбкой» (Куприн А. И. Поэт-одиночка: О Саше Черном // Журнал журналов. 1915. № 7). Кто прав? Думается, в общении с Чуковским Саша просто не улыбался, он был настороже.
Судя по всему, в 1908 году они были уже достаточно хорошо знакомы. Настолько, что Корней Иванович бывал дома у Саши Черного и оставил интересное для нас свидетельство. По его словам, Саша «вместе с седоватой женой» жил «в полутемной петербургской квартирке, как живут в номере дешевой гостиницы, откуда собираются завтра же съехать»; в этом жилище, кроме множества книг, «не было ни одной такой вещи, в которую он вложил бы хоть частицу души: шаткий стол, разнокалиберные гнутые стулья». Выходит, Мария Ивановна не занималась бытом и никакого домашнего уюта, что феминистки считали буржуазным пережитком, своему мужу не создавала. Немаловажны и такие детали, как Сашины «один и тот же интеллигентский кургузый пиджак и обвислые, измятые брюки». Совершенно очевидно, что эта пара жила духовной жизнью, не заботясь о суетном и внешнем.
Теперь комментарий к «полутемной петербургской квартирке», которую вспоминал Чуковский. В 1908–1909 годах Саша Черный жил по адресу: Васильевский остров, 15-я линия, 72, квартира 37[43]. Этой квартире мы обязаны появлением известных строк:
Васильевский остров прекрасен,Как жаба в манжетах.Отсюда, с балконца,Омытый потоками солнца,Он весел, и грязен, и ясен,Как старый маркер.……………………Как молью изъеден я сплином.Посыпьте меня нафталином,Сложите в сундук и поставьте меня на чердак,Пока не наступит весна.
(«Под сурдинку», 1909)
Упомянутый «балконец» и саму квартирку поэт, похоже, избрал своей добровольной тюрьмой и в отсутствие волнующих тем и вдохновения автоматически описывал. Трудно подсчитать его стихи, герой которых слоняется из угла в угол, подглядывает за соседями, скучает и не знает, чем себя занять:
Шагал от дверей до окошка,Барабанил марш по стеклуИ следил, как хозяйская кошкаЛовила свой хвост на полу.
Свистал. Рассматривал тупо Комод,«Остров мертвых»[44], кровать.Это было и скучно и глупо —И опять начинал я шагать.
(«Культурная работа», 1908)
Или:
За окном непогода лютеет и злится…Стены прочны, и мягок пружинный диван.Под осеннюю бурю так сладостно спится…………………………………
(«Интеллигент», 1908)
Обстановка квартирки Саши Черного скудна и в его стихах. Шкаф, стол. Мутное окно. «Залитый чаем и кофейной гущей» кактус («Пробуждение весны», 1909). А еще тараканы. У Саши они всегда веселые и смышленые. Вот они заслушались романсом и даже «задумались слегка», бросив жевать черный хлеб («Быт», 1909). А вот черный таракан «важно лезет под диван» («Колыбельная. Для мужского голоса», 1910). Поэт рад их обществу, и своим маленьким читателям объяснял: «Тигр свирепей всех зверей, / Таракан же всех добрей» («Живая азбука», 1914). Он приветствовал любое проявление жизни и с умилением наблюдал за тем, как из-под картин и фотографий на стенах выползают «прозрачные клопенки», а в цветочных горшках копошатся «зелененькие вошки» («Комнатная весна», 1910).
Иногда поэт покидал свою тюрьму. Как видно, ощущая потребность в семейной обстановке, он появлялся в тесной квартире за Нарвской Заставой, где жил Самуил Маршак с родителями. Маршаку в то время был 21 год, и он только начинал печататься. История его жизни была не из обычных и в чем-то перекликалась с Сашиной. Самуил увлеченно рассказывал о том, как в 13 лет познакомился с критиком и заведующим художественным отделом Публичной библиотеки Владимиром Васильевичем Стасовым, как при его содействии переехал из Воронежской губернии в Петербург и поступил в 3-ю гимназию. Стасов же позже, в 1904-м, представил его Максиму Горькому. Узнав о том, что Самуил после переезда в Северную столицу часто болеет, Горький предложил ему пожить у своей жены, Екатерины Павловны Пешковой, в Ялте. Так вышло, что в семье Пешковых Маршак прожил около двух лет. Когда он вернулся в Петербург, Стасов уже умер, а Горький к тому времени поселился на Капри. Самуил остался без покровителей и принялся самостоятельно прокладывать себе путь в литературе. Ему немного помогал друг юности, поэт Яков Владимирович Годин, которого Саша Черный знал еще с 1905 года по совместной работе в диксоновском «Молоте».
Маршак, Годин и Черный дружили. По воспоминаниям Юдифи Яковлевны Маршак-Файнберг, сестры Самуила Маршака, их встречи проходили в возвышенном ключе: «Среди близких друзей брата поэты — Саша Черный и Яков Годин. Оба они часто бывали у нас дома. Когда приходил Саша Черный, сразу же начиналось чтение стихов. И он и Самуил Яковлевич знали наизусть, чуть ли не целиком, многих поэтов, и, когда они бывали вместе, дом наш буквально наполнялся стихами» (Маршак-Файнберг Ю. Я. Частица времени // «Я думал, чувствовал, я жил…» М.: Советский писатель, 1971). Чтение стихов порой выплескивалось на улицу и завершалось весьма своеобразно. Много лет спустя Маршак рассказывал об этом писателю Валентину Дмитриевичу Берестову, а тот в воспоминаниях передал нам:
«Рядом с Маршаком молодой, худощавый человек с бледным, измученным лицом. Он всего на семь лет старше Самуила Яковлевича, но уже знаменит. Это Саша Черный. Впрочем, за те часы, пока они без цели бродят по городу и читают стихи, оживление Маршака передалось и ему. Саша Черный ведет Маршака к себе в меблированные комнаты. Пьют вино и снова читают, читают… Вскоре выясняется, что приятнее всего читать стихи, сидя под столом. Но приходит женщина, строгая, старообразная, ученая, настоящий синий чулок, и выдворяет их оттуда.
— Нечто вроде жены, — мрачно представляет ее Саша Черный» (Берестов В. Кленовый лист под подушкой // «Я думал, чувствовал, я жил…»).
Хорошо же Маршак отозвался о Марии Ивановне! Да и Саша не лучше. Конечно, понять поэтов можно: пришла женщина и испортила праздник, всю поэзию своей ученостью убила. Представить можно и чувства Марии Ивановны, вернувшейся домой измотанной после чтения лекций и обнаружившей теплую компанию, тем более что наблюдала она такую картину регулярно. Описанная сцена могла происходить в 1908–1909 годах, когда Марии Ивановне уже было около сорока лет. Не зря Чуковский вспоминал о жене Саши Черного с заметным пиететом: «Жена его, Мария Ивановна, была доктор философии. Она преподавала в высших учебных заведениях логику, и, признаться, я ее немножко побаивался. Да и он (Саша. — В. М.), кажется, тоже» (Чуковский К. Саша Черный // Чуковский К. Современники: Портреты и этюды. С. 367).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
