– Нужных рейху евреев никто не трогает. Они работают на благо страны, как раньше. Не забивай голову мыслями о людях, которых ты не видела, и никогда не увидишь.
– Я христианка, Давид, – тихо сказала Элиза.
– Иисус учит заботиться о людях, помогать им…, – муж закатил глаза: «У тебя трое детей на руках. Мало тебе заботиться о них?»
Почистив зубы, Элиза присела на край ванны:
– А если с Эстер что-то случилось? Она не профессор, не будущий Нобелевский лауреат, она просто доктор медицины…, – о том, что бывшая жена Давида получила докторат, Эстер узнала от мужа. Он, кисло, заметил:
– Наверняка, списала у кого-то тезисы, с нее станется. Она бездарь, несмотря на дипломы…, – Давид отбросил медицинский журнал.
Потихоньку подобрав книжку, Элиза прочла статью доктора Горовиц о практике кесарева сечения. В примечании говорилось, что доктор Горовиц заведует отделением оперативной гинекологии, в амстердамской университетской клинике. Элиза вспоминала твердый голос, длинные, уверенные пальцы:
– Она Маргариту спасла. Я всегда должна быть ей благодарна. Что с ней, где она…, – Элиза не хотела думать о плохих вещах. Она решила, в понедельник, по дороге на почту, зайти в церковь и поставить свечу Богоматери. Эстер была еврейкой, но Виллем написал, что и его святейшество, и все в Риме, молятся за евреев Европы.
Элиза поднялась:
– Мало молиться, надо что-то делать. Хорошо, что доктор Гольдберг успел уехать. Но куда? Немцы вокруг…, – выскользнув из спальни, она прошла в детское крыло. Малыши занимали смежные комнаты. Элиза, сначала, хотела, устроить детей вместе. Мальчики, увидев Маргариту, сразу потянулись к сводной сестре. Элиза помнила Иосифа и Шмуэля младенцами. Они стали крепкими мальчишками, светловолосыми и голубоглазыми, не похожими на Давида. Элиза листала большой семейный альбом, в замке:
– Они дядю Хаима напоминают. Только они высокие, в Эстер, в Давида. И Аарон высокий. У них только дядя Хаим небольшого роста, и Меир…,– родители рассказали Элизе новости. Отец и мать молились за кузена Аарона:
– Если и есть праведник, милая, то это он…, – коротко сказал барон, – каждый христианин сейчас должен помогать евреям. Это наша обязанность.
Элиза, осторожно, приоткрыла дверь детской. Мальчишки сопели в кроватках. Муж не разрешил помещать Маргариту в одну комнату с братьями:
– Незачем пробуждать в детях определенные инстинкты, раньше времени…, – Элиза закашлялась: «Близнецам четыре года, Давид, а Маргарите два. Они родственники. Мальчики любят сестру».
– Здесь не примитивное племя, – сочно сказал муж, – где все живут под одной крышей. В замке полсотни комнат. Найди себе применение, займись, сделай еще одну детскую…, – Гамен лежал на полу комнаты дочери, уткнув нос в лапы. Завидев Элизу, пес помахал хвостом.
Элиза наклонилась над кроваткой. Малышка зажала в кулачке тряпичную куклу, черные кудри разметались по одеяльцу:
– Они вчера в доктора играли, – вспомнила Элиза, – мальчики врачами хотят стать. Давид хороший отец, занимается с ними, когда у него есть время…,– мальчишки, открыв рот, слушали рассказы об Африке и Маньчжурии. Профессор Кардозо настаивал на строгом распорядке для детей. Давид уделял им два часа, каждый день.
– У ребенка должно быть расписание, – муж стоял над пишущей машинкой, диктуя Элизе, – подъем в одно и то же время, сон в определенные промежутки, прием пищи, занятия. Это полезно для здоровья. Перейдем к детскому меню…,– велел муж, – ты обязана составлять его каждую неделю, показывать мне. Детей надо кормить по часам…, – Элиза с тоской, вспоминала свое детство.
Они с Виллемом, забежав на кухню, уносили печенье от повара, или домашний леденец. Давид считал, что кухня, с плитами и духовками, опасна для детей. Муж аккуратно определял количество сахара, позволенное малышам, на неделю. Собаку из спален изгнали, но Гамен, все равно, ложился у двери комнаты Маргариты. Он не расставался с малышкой. Элиза, поднимаясь ночью, впускала пса. Давид вставал поздно, к тому времени дети давно просыпались.
Элиза, сначала, немного боялась ответственности за мальчиков. Мать сказала:
– Ты Эстер не заменишь, но и не надо. Они тебя тетей Элизой называют, пусть и дальше так делают. Они хорошие ребята, славные. Не след…, – мать повела рукой, – не след их втягивать во взрослую жизнь. Пусть радуются детству…, – Иосиф и Шмуэль всегда здоровались, и благодарили. Мальчики убирали игрушки, и даже накрывали на стол:
– Нас мама научила, – гордо сказал один из близнецов, – мама работает, мы должны ей помогать…, – мальчишек, конечно, все путали:
– Только Эстер их различает…, – Элиза спускалась по увешанной семейными портретами, каменной лестнице, среди тусклого блеска старинного оружия, – однако они всегда признаются, кто Иосиф, а кто Шмуэль…, – приоткрыв дверь, она удивилась: «Мама!».
Баронесса Тереза, в большом, холщовом фартуке, поверх простого платья, резала свежевыпеченный хлеб. На каменном полу стояла плетеная корзина для пикников. Мать подняла серо-голубые, в тонких морщинах глаза. Рыжеватые, сильно побитые сединой волосы прикрывал старомодный, утренний чепец:
– Кофе пришла варить? – мать, ласково улыбалась:
– Папе тоже отнеси чашку. Он поднялся. Ему надо в Лувен съездить, к иезуитам. К отцу Янссенсу. А мы в горы отправимся, с детьми…, – мать делала бутерброды. Элиза взялась за медный кофейник: «В расписании нет пикника, мама. Давид…»
Баронесса махнула ножом:
– Давид работать будет, а мы малышей возьмем. Отец лимузин забирает. Месье Верне на одноколке нас отвезет. Я ему звонила вчера. Ребятишкам такое нравится…, – месье Верне, старый шахтер, помнил времена, когда вагонетки таскали лошади. У него на маленькой ферме жило несколько пожилых першеронов.
– Давид обрадуется, – подытожила мать, – целый день вокруг тишина…, – Элиза взяла банку с кофе и мельницу: «Папе не тяжело будет, одному за рулем? И зачем он в Лувен едет?»
– Не делай из отца старика…, – баронесса, аккуратно, заворачивала бутерброды в провощенную бумагу, – провизию я ему дам, в дорогу. В термос кофе налью. По делам благотворительности едет…, – мать складывала корзинку.
Христианам лгать запрещалось. Баронесса утешила себя:
– Это не ложь. Это, действительно, благотворительность.
Муж, ни в какой, Лувен не собирался. Позвонив из колледжа иезуитов, отец Янссенс сообщил, что все готово. Месье Эмиля, как доктора Гольдберга называли барон с баронессой, ждали в монастыре, в Виртоне, городке на границе Бельгии с Францией. Врач, в обличье кармелитского монаха, при положенных документах, ехал с паломниками в Рим, через Женеву, где и должен был остаться.
Поездом в Виртон отправляться было опасно. Барон с баронессой были уверены, что на станции, в Мон-Сен-Мартене, никто месье Эмиля не выдаст, но железная дорога кишела немецкими патрулями. Месье Гольдберга, с его фамилией, непременно бы арестовали:
– И внешность у него тоже…, – баронесса скрыла вздох, – как у Маргариты. Мальчики на евреев не похожи, а она…, – Гольдберг третий месяц сидел в подвале замка. Повара и лакеи все знали, однако барон и баронесса не волновались. Слуги, верующие католики, работали на семью несколько десятков лет. Виллем и Тереза решили ничего не говорить детям, как они называли дочь и зятя:
– Незачем, – барон, обняв жену, прикоснулся губами к седому виску, – у них другие заботы. Сами все сделаем, не надо никого вмешивать…, – месье Эмиль собирался вести лимузин. Баронесса вспомнила тихий голос врача:
– Пусть месье барон отдохнет, ему обратно ехать надо. Хорошо…, – Гольдберг помолчал, – хорошо, что мои родители не дожили до подобного…, – сняв пенсне, он отвернулся. В подвалах не было электричества. У Гольдберга, в каморке, стояла керосиновая лампа: «Он три месяца солнечного света не видел…, – поняла баронесса, – ничего, скоро безумие закончится».
– Вам тридцати не исполнилось, месье Эмиль…, – бодро заметил муж, – мы вам кое-какое золото дадим, в дорогу. Обустроитесь в Женеве, начнете практиковать. Женитесь, в Швейцарии есть евреи…, – он подмигнул Гольдбергу, – а, когда безумца вздернут на виселице…, – неожиданно жестко продолжил барон, – вернетесь домой, то есть сюда. Место в больнице вас ждет…, – дочь вышла из кухни с подносом. Баронесса перекрестилась:
– Все будет хорошо. Господи…, – она замерла с бутербродом в руках, – вразуми людей, я прошу Тебя. Позаботься о несчастных. Дай нам силы помогать им, до конца…, – поджав губы, она взялась за лимоны. Детям нравился домашний лимонад.
Барон встретил дочь в халате, но седые волосы были тщательно причесаны. Пахло от отца знакомо, привычной, туалетной водой. Элиза поставила чашку на стол:
– Осторожней веди машину, папа. Останавливайся, если…, – отец усмехнулся:
